26 июля исполняется 40 лет со дня смерти Ариадны Сергеевны Эфрон. Ее памяти посвящается часть наших июльских заметок.

В № 3 журнала «Урал» за 2015 год были опубликованы письма А.С. Эфрон к Г. Ванечковой (читать).

Вероятно, по условиям журнальной публикации тексты приведены почти без комментариев. Нам хотелось бы немного расширить представление об этом фрагменте эпистолярного наследия А. Эфрон, отразить его на фоне ее жизни.

Галина Ванечкова — один из первых исследователей, посвятивших себя изучению творческой биографии Марины Цветаевой. Сотрудничество с переводчицей Яной Штробловой, работавшей над изданием цветаевской лирики и «Поэмы Конца» на чешском языке, привело к необходимости летом 1965 г. встретиться с дочерью поэта и совместно разобраться в сложных вопросах. В очерке «Уязвленная справедливость», сопровождающем публикацию писем, Г. Ванечкова дает свое представление о личности А. Эфрон и ее отношениях с матерью, рассказывает, как состоялась встреча в Тарусе, где в то время проживала Ариадна Сергеевна.

Очерк дополнен цитатами из дневника десятилетней Али, — они не вошли в недавно изданный дневник «доэмигрантского периода» и отражают страницы ее новой жизни. Есть там не только впечатления от чешских лесов и деревень, не только трудные моменты домашнего быта, но и неизвестные до сих пор Алины стихи. Они по-прежнему посвящены матери и примечательны неожиданным сочетанием жесткости и восхищения, под которым просматривается страдающая и неиссякаемая дочерняя любовь:

Бог даровал тебе два крыла,
Так и лети в небо.
Будешь на лютне перстнями бряцать
И прославлять Феба.

Ох, не сидеть тебе, блудна мать,
И не смореть в оконце,
Будешь на лютне перстами бряцать
И целовать — солнце!
27 февраля 1923 г. (Ванечкова 1)

Представляется, что именно в этот период у А.Эфрон сформировалось то отношение к матери, которое сохранилось до конца жизни. Дальнейшие события лишь способствовали разнообразным формам его проявления. В перипетиях совместной и собственной жизни главным оставалось сознание масштаба гениальной личности, наследницей которой ей выпало оказаться. Думается, что это сознание отнюдь не подавляло, как считают многие, реализацию собственных творческих возможностей — Ариадна Сергеевна была наделена такими талантами, которые могла проявить без сравнений с материнскими, и после тяжких испытаний судьба подарила ей двадцать лет свободной и относительно благополучной жизни. Но Ариадна Сергеевна оценивала себя достаточно трезво, и если приходилось жаловаться на обстоятельства, то лишь потому, что они не давали в должной мере выполнить долг, который она считала главным делом своей жизни: разбор и публикацию творческого наследия матери.

Нередки в ее письмах и жалобы на бесконечных гостей — но при этом сохранялось понимание мотивов, которые приводили незнакомых людей к калитке маленького тарусского домика. И отношение к ним определялось в основном характером интереса к личности и творчеству Цветаевой.

Однажды эту калитку открыла и Галина Ванечкова.

«Ариадна Сергеевна произвела на меня незабываемое впечатление. Низкий приятный голос. Культурная речь — будто льётся со страниц избранной русской прозы. Благородство, спокойствие, толерантная властность. Её прямая внушительная фигура, уверенная поступь подтверждали правду и значение почувствованного мной. И, несмотря на смущение, мной овладело чувство глубокого доверия и неповторимого праздника» (Ванечкова 1).

Описание облика Ариадны Сергеевны чрезвычайно подходит к тому, какой она изображена на одной из своих лучших фотографий того времени.

Можно понять, почему встреча с таким человеком с первой минуты вызвала в душе Галины Ванечковой непреходящее уважение и восхищение — подобным образом отзывались о ней и другие визитеры. При этом стоит помнить, что обстоятельства встречи нельзя назвать благоприятными — не только потому, что визит был нежданным, но и потому, что Ариадна Сергеевна в это время была чрезвычайно занята — переводами стихотворений Бодлера (среди которых перевод знаменитого «Плаванья» считается одним из лучших наравне с цветаевским), подготовкой самого основательного издания произведений Цветаевой того времени — «Избранного», вышедшего в серии «Большая Библиотека Поэта» в том же 1965 году, а также работой над книгой переводов Цветаевой «Просто сердце», которая выйдет в 1967 году. Незадолго до приезда Г. Ванечковой она сообщала родным:

«Я набрала себе уйму работы переводческой. Дай Бог справиться — чтобы голова сдюжила. Как ей надоели чужие слова! — На самых днях приедет Аня, привезет рукопись наших примечаний к маминой книге для последних доделок и сокращений. А как жалко сокращать такой интересный и такой впервые собранный и найденный материал, над которым столько было поработано!

Сколько надо терпения, чтобы жизнь прожить…» (Эфрон 2: 202)

Кроме того, оставались считанные дни до путешествия, о котором потом Ариадна Сергеевна расскажет:

«Нынче 10 лет, как я приехала оттуда [из Сибири], и решила отметить эту памятную дату поездкой — своего рода паломничеством «в места не столь отдаленные»» (Эфрон 2: 205)

Но самым трудными были дела, связанные с попытками сохранить тарусскую дачу Цветаевых: В том же письме к родным говорится:

«Домик начали разрушать. Скоро останется пустое место, а на нем построят еще один корпус для “отдыхающих”. Попробовала я защитить домик, поднять “общественность”, начиная с Паустовского и кончая местной “интеллигенцией”, но ведь заранее знаю, что ничего не получится. Кому это нужно? Говорят, что домик стар, не стоит средств, которые пришлось бы затратить на ремонт. (Хотели устроить в нем музей, посв. «знатным» тарусянам.) Одним словом, сохранять его “нерентабельно”. В вариантах маминых стихов, лежащих передо мной (всё к той же книге), есть строки:

Как мой высокомерный нос —
Дом, без сомнения, на снос,
Как мой несовременный чуб —
Дом, без сомнения, на сруб.
И сад, и нос, и лоб, и дом —
Всё, без сомнения, на слом.

Очень всё грустно, очень всё трудно. Самое трудное — мириться со “здравым смыслом” века, который (и смысл — и век) — безумие» (Эфрон 2: 202-203)

Одним словом, тревог, забот и хлопот у Ариадны Сергеевны в это время было предостаточно. Тем значительнее доброжелательное внимание, которое она уделила неожиданной гостье. Правда, и повод для визита был весьма весомым. Теперь можно рассказать и о том, какое впечатление на Ариадну Сергеевну произвела Галина Ванечкова. Существует интересное отражение, которое эта встреча нашла в переписке А. Эфрон со своей старинной подругой Лидией Григорьевной Бать (о ее личности и их отношениях с А. Эфрон, надеемся, удастся рассказать позже). В неопубликованном письме к Л. Бать от 22 июня 1965 г. сообщается:

«…на днях даже приехала целая дама из Чехословакии, имеющая отношение к книге переводов маминых стихов на чешский, к<отор>ая должна выйти у них в будущем году. Дама, впрочем, оказалась очень милая, но вокруг нее пришлось “побегать”: и покормить, и спать уложить, одним словом “пообслуживать”» (Архив НГБ).

Благодаря публикации в «Урале», теперь ясно, что речь идет о Галине Ванечковой. Слова А. Эфрон подтверждаются собственными впечатлениями гостьи от полученного приема:

«В эту значительность встречи трогательно вплелись жареные грибы и подшиваемая Ариадной Сергеевной к одеялу простынка, — вместо пододеяльника: “Спать вы, Галя, будете у меня…”» (Ванечкова 1)

В очерке не содержится упоминания о дате визита. Но о ней свидетельствует характерная деталь: «…взволнованность мою приглушало такое соловьиное пение над Окой, что я на какое-то время всей душой окунулась в этот неожиданный концерт» (Ванечкова 1).

Пик соловьиных концертов в средней полосе России приходится на конец мая — начало июня. Правда, трудно сказать, какие грибы в это время могла собирать Ариадна Сергеевна. Но случалось и такое. В то же письме к Л.Г. Бать от 22 июня 1965 упоминается чрезвычайно дождливая весна и «первый месяц лета», а в другом письме к ней же — от 16 июня 1962 — говорится: «От всеобщей сырости даже грибы начали расти досрочно…» (Архив НГБ). Поэтому предполагаем, что визит Г. Ванечковой состоялся в первой половине июня. Будем надеяться, что в дальнейшем дата будет уточнена.

Возможно, этот факт не нашел отражения в тексте очерка потому, что память о конкретном дне была заслонена массой нахлынувшей информации: в тот же день Г. Ванечковой довелось встретиться с А.И. Цветаевой, и оставшееся время было поглощено чтением рукописей воспоминаний Анастасии Ивановны и дневников Георгия Эфрона, которые были предоставлены из тех и других рук на короткое время.

Но главным, конечно, были разговоры о работе над цветаевским наследием. Краткость встречи не позволила получить достаточное представление о масштабе и характере этой работы.

«Позже я узнала, как страдала она, работая над материнскими текстами, сколько времени ей стоило прочитать рукописи, часто по одной, двум буквам угадывая слово. Но она решила сделать всё, чтобы сохранить творческое наследие матери» (Ванечкова 1).

Каким бы образом ни стали известны Г. Ванечковой эти подробности, но ее слова в очередной раз подтверждают представление об отношении А. Эфрон к матери и ее понимание дочернего долга, который она выполнила на высоте своего статуса наследницы.

Мы опускаем подробности однодневного тарусского визита — беседы А. Эфрон и Г. Ванечковой были настолько интересны и насыщенны, что хочется оставить читателям удовольствие ознакомиться с ними не в пересказе, а во всей полноте, непосредственно по источнику. Мы же приведем еще только пару высказываний, которые характеризуют как хозяйку тарусского домика, так и ее гостью:

А. Эфрон: «Дама …оказалась очень милая».
А. Саакянц, сопровождавшася Г. Ванечкову, — ей перед прощанием:
«Она редко кого так принимает… Помни» (Ванечкова 1).

Да, они понравились друг другу. И этим отношением окрашена их переписка. О ней мы будем говорить в следующих заметках.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ванечкова 1 — Ванечкова Г. Уязвленная справедливость // Урал. 2015. № 3.
2. Архив НГБ — Архив Н.Г. Бать.
3. Эфрон 2 — Эфрон А. С. История жизни, история души: В 3 т. Т. 2. Письма 1955–1975 / Сост., подгот. текста, подгот. ил., примеч. Р.Б. Вальбе. М., 2008.