Восьмое стихотворение из цикла «Стихи о Москве» помечено той же датой, что «Семь холмов, как семь колоколов…» — 8 июля 1916 г., день явления иконы Казанской Богоматери, и служит, как представляется, его продолжением. Образы и мотивы, которые появляются в последних строках предыдущего стихотворения, тут становятся его началом. В чем состоял замысел поэта? Вчитаемся в стихотворение:

8
— Москва! — Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем.

Клеймо позорит плечи,
За голенищем нож.
Издалека-далече
Ты все же позовешь.

На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.

А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце
Червонное горит.

И льется аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
8 июля 1916. Казанская

Первые две строки

— Москва! — Какой огромный
Странноприимный дом!

представляют главный образ произведения: Москва как центр пересечения жизненных путей и судеб. «Странноприимным домом» назывался временный приют для странников. В Москву идут люди со всех концов России, и среди них не только благочестивые паломники, но и те, о ком говорится в стихотворении «Семь холмов, как семь колоколов…» — «сброд, / Юродивый, воровской, хлыстовский». Идут они в Москву не на разбой. Ведет их осознание, что «Всяк на Руси — бездомный». Речь не об отсутствии крыши над головой, а о духовном сиротстве, потребности спасти душу, очиститься от грехов под кровом православных святынь, сосредоточенных в русской столице.

Утверждение: «Мы все к тебе придем» свидетельствует, что эта потребность существует в душе даже самых отпетых преступников, несущих на плече каторжное клеймо, а в сапоге — нож. Потому и тянет их в обитель святынь, что клеймо жжет, а нож режет. Иными словами, в душе каждого человека, как бы низко он ни пал, остается жажда духовного исцеления. За этим исцелением они и идут в Москву. И находят его в часовне святого Пантелеимона — великомученика, которого изображают на иконах в образе юноши. Аура, исходящая от святого лика, снимает коросту греха, наросшую за годы преступной жизни, и открываются источники лучших, светлых чувств, человек получает возможность вступить на путь духовного выздоровления.

На тех же, кто заходит в часовню Иверской иконы, снисходит благодать, происходит приобщение к святости:

И льется аллилуйя
На смуглые поля.

Поля, с цветом которых схож землистый цвет лица странников, оглашаются песнопениями, прославляюшими Бога. И наблюдая чудесное превращение, героиня испытывает мощный прилив небесной любви, заставляющий ее целовать священную землю.

Так можно представить смысл, заложенный в сюжете стихотворения «— Москва! — Какой огромный…». По мощности  воплощенной идеи оно является одним из самых значимых не только в цикле «Стихов о Москве», но и в общем корпусе цветаевских произведений. Этим объясняется внимание, которое проявляют к нему исследователи, и разнообразие предлагаемых ими интерпретаций.

О.А. Клинг, размышляя о взаимоотношениях героини с «московским бродом», говорит об это стихотворении как «может быть, центральном для цветаевского понимания Москвы». Оно «не случайно строится не только от индивидуального “я”, но и от собирательного “мы”: “Москва! — Какой огромный / Странноприимный дом! / Всяк на Руси — бездомный. / Мы все к тебе придем”» (Клинг: 73). Таким образом, по мнению исследователя, именно это стихотворение, утверждающее соборную роль Москвы, определяет авторскую позицию, воплощенную в московском цикле.

М. Боровикова, предполагая знакомство Цветаевой с трудами исследователя русской иконописи Е.Н. Трубецкого, напоминает, что «Именно эти строки она процитирует в письме к Ю. П. Иваску (1934), вспоминая о созданном ею восемнадцать лет назад цикле, по-видимому, выделяя их как ключевые в цикле: «Да, я в 1916 г. первая тáк сказала Москву. (И пока что последняя, кажется.) И этим счастлива и горда, ибо это была Москва — последнего часа и раза. На прощанье. “Там Иверское сердце — Червонное, горит”. И будет гореть — вечно». Боровикова основывает свою гипотезу на том, что «последний в этой цитате образ — сравнение Богоматери с сердцем, проходящий через всю работу Трубецкого» (Боровикова: 89).

С.А. Губанов, соглашаясь с утверждениями, «что в поэзии М.Цветаевой два дома – дом земной и дом небесный», указывает, что «через данный концепт поэт определяет не только своё пространство, но и свой духовный мир, собственную сущность. Пространство дома расширяется у него до масштабов Москвы и страны» (Губанов: 203). Это предположение распространяет действие идеи стихотворения не только на наблюдаемый мир, но и на наблюдателя, и этим дает возможность проникнуть во Вселенную самого автора.

Не углубляясь в пространство исследовательских выводов, можно отметить, что они способствуют пониманию ключевой роли, которая отводится данному стихотворению в цикле «Стихи о Москве», и этим выводят его со скромного по счету места в общей последовательности на ведущее.

ЛИТЕРАТУРА

1. Боровикова М. Поэтика Марины Цветаевой (лирика конца 1900-х–1910-х гг.). Тарту, 2011
2. Губанов С.А. Эпитет в творчестве М.И. Цветаевой: семантический и структурный аспекты. Дисс. … канд. филол. наук. Самара, 2009.
3. Клинг О. А. Поэтический мир Марины Цветаевой. В помощь старшеклассникам, абитуриентам, преподавателям. 2-е изд. М.: Изд-во Московского университета; Изд-во «Учебная литература», 2004