Часть 2

В исследовании И.Л. Савкиной «Пишу себя. Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века» цитируется работа Ж.  Гусдорфа «Условия и границы автобиографии» (1956), в которой определяется концепция автобиографии. В двойном толковании Гусдорфа и Савкиной автобиография

«как жанр – один из способов самопознания, так как она заново творит и интерпретирует жизнь, подводя ее итоги. Вся жизненная дорога рассматривается автором-повествователем как путь в ту точку, где он сейчас находится, к тому итоговому состоянию, которого он достиг на момент создания автобиографии. При этом втором перечтении своей жизни, своего опыта, все случившееся приобретает смысл, становится как бы частью невидимого плана. Автобиография не объективна, так как она самооправдание, апология Я. Судьба завершена – значит в определенном смысле совершенна» (Савкина: 24)

В работе И. Савкиной автобиография приравнена к мемуарам и рассматривается как документ, подводящий итоги жизни. Но в определенном смысле положения Гусдорфа действительны и для автобиографий-справок, «моментальных фотографий», отражающих и осмысляющих, в соответствии с целью составления, прожитую часть жизни. При наличии нескольких «моментальных фотографий» эти осмысления наслаиваются друг на друга, создают новый смысл. При этом надо учитывать и дискретный характер автобиосправок: как правило, они пишутся в срочном порядке, предыдущий вариант далеко не всегда под рукой, формулировки пройденного жизненного пути хранятся в памяти и пересоздаются заново. Эти обстоятельства позволяют представить картину самого процесса «апологии Я», каждый раз приноравливаемой к новым задачам.

Посмотрим, как это происходило с автобиографиями А. Эфрон, на примере двух версий: 2 вариант — 23 июля 1961 г. и 4 вариант — 7 февраля 1963 г. Такая выборка позволяет увидеть инварианты и изменения в характере общественной презентации собственной жизни и жизни близких, произошедшие за сравнительно небольшой период (всего полтора года), на достаточно стабильном социальном фоне. С одной стороны, такой подход позволяет представить, как шел процесс самоосознания, а с другой — обнаружить факты и сделать выводы, которые не выявляются при чтении каждой отдельной автобиографии.

Рассказывая о себе, спустя полтора года после написания 2-го варианта А.С. уже может точно указать год своего рождения. В рассказе об обучении в художественной школе в 4-м варианте она фактически сливает две стадии образования в одну, смещая их последовательность и в обоих случаях умалчивая  и годах обучения, и о факте неполучения аттестата.

А.С. во всех случаях умалчивает и о начале трудовой деятельности в качестве иллюстратора для модного журнала в 1932 гг., но сообщает о  работе переводчиком, которая началась, по всей видимости, с лета 1932 г., когда семейная знакомая Е.Извольская стала посредницей в заказах на переводы для Цветаевой и, очевидно, предложила аналогичную работу и А. Эфрон. При характеристике работы акцент переносится на ее просоветскую направленность и не указана деятельность для других изданий (например, к тому же лету 1932 г. относится и «киножурнальная» деятельность А. Эфрон). Имена Маяковского и Безыменского в какой-то степени верифицируют упоминание Цветаевой в письме к Л. Берии от 23 декабря 1939 г. о переводе А. Эфрон поэмы Маяковского «Хорошо!», чему пока не найдено подтверждения (известно только о переводах четырех стихотворений Маяковского в период работы в «Ревю де Моску»).

Не претерпели существенных изменений в 4-й редакции обстоятельства ее работы в журнале, арест и последующие события, которые, в отличие от перипетий эмигрантской жизни, излагаются кратко и точно. Можно только отметить стилистическое «смягчение», избегание терминов «заключение», «репрессированная», прямого указания статьи осуждения и месяца повторного ареста. Тут, как представляется, нашло отражение перемены общей тональности формулировок, в которых было принято представлять недавнее прошлое.

Характерным кажется изменение в передаче А. Эфрон ее жизненной роли, произошедшее за полтора года. Разбор материнского архива постепенно отходил на второй план, к этому времени первоначальная работа над ним была уже завершена, вышло, было пережито и осмыслено первое посмертное издание Цветаевой,  и для А. Эфрон к началу 1963 г. существенны два направления деятельности: стихотворные переводы (которые не упомянуты ни в одном известном письме этого времени после сдачи перевода Скаррона в октябре 1962 г.) и начало нового издания М. Цветаевой в Большой серии Библиотеки поэта, ставшее для А. Эфрон главным достижением ее публикаторской деятельности.

В рассказе о семье обнаруживается разный подход  к представлению родителей. Если редакция сведений о М. Цветаевой практически не изменена, лишь отличается конструкция рассказа, то судьба С. Эфрона подана во 4-м варианте с существенными отличиями. А. Эфрон усиливает  принадлежность отца к искусству, скрывает факт его эмиграции, который мог бы навести на тему отхода с Белой Армией,  а с другой стороны — его связь с советским посольством. Прямо указав в последней редакции биографии и причину смерти — расстрел, и основания реабилитации, А. Эфрон тем не менее не приводит ее год — хотя бы тот, который был ей известен. Такой разнобой, возможно, говорит о том, что частично «воскресив» мать успехом первой посмертной книги и двух недавних вечеров ее памяти, Ариадна Сергеевна теперь  задумывалась над тем,  как подойти к делу полной, истинной реабилитации отца, и не могла еще определить тот его «облик», в котором, как ей казалось, это может быть достигнуто. Реальная попытка «советской канонизации» С. Эфрона была предпринята спустя 4 года, письмом к секретарю Союза писателей К. Воронкову от 14 апреля 1967 г. (Кудрова: 42-43, 264-266).

Какой бы ни была цель составления редакции автобиографии 1963 г., в сравнении со версией 1961 г. можно увидеть, как шел процесс внутренней работы А. Эфрон по переосмыслению своей и семейной судьбы  в свете прошедших и ожидаемых событий. Если редакция от 23 июля 1961 г. запечатлела в себе черты еще не перегоревшего прошлого и неопределенного настоящего, то «мгновенный снимок для печати» от 7 февраля 1963 г. отражает новые надежды А. Эфрон в  этот самый светлый, самый успешный, самый плодотворный период последних лет ее жизни.

ЛИТЕРАТУРА

1. Кудрова —Кудрова И. После России. Марина Цветаева: годы чужбины. М., 1997.
2. Савкина —Савкина И.Л. Пишу себя. Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Tampere: University of Tampere, 2001.