Пятое стихотворение цикла уже разбиралось в наших заметках. Не затрагивая описанную в анализе поэтику, попробуем приглядеться к тексту в другом ракурсе.

5

У меня в Москве — купола горят!

У меня в Москве — колокола звонят!

И гробницы в ряд у меня стоят, —

В них царицы спят, и цари.

 

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Легче дышится — чем на всей земле!

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Я молюсь тебе — до зари!

 

И проходишь ты над своей Невой

О ту пору, как над рекой-Москвой

Я стою с опущенной головой,

И слипаются фонари.

 

Всей бессонницей я тебя люблю,

Всей бессонницей я тебе внемлю —

О ту пору, как по всему Кремлю

Просыпаются звонари…

 

Но моя река — да с твоей рекой,

Но моя рука — да с твоей рукой

Не сойдутся, Радость моя, доколь

Не догонит заря — зари.

7 мая 1916

Как совершенно справедливо отмечено в указанном анализе, «основная тема стихотворения – … Москва Марины Цветаевой». Здесь Цветаева нашла возможность вплести в поток стихов к Блоку мотивы «Стихов о Москве». Если сравнить это стихотворение с предыдущими «блоковскими» текстами, то сразу бросается в глаза резкий поворот хода мыслей. В первых четырех произведения цикла в фокусе внимания находился образ Блока, как он виделся Цветаевой, ее отношение к Поэту, его влияние на ее поэтический строй. Там нет ни единой приметы земного пребывания, события духа свершались в высшем, горнем мире. Но четвертое стихотворение уже содержит образы и мотивы, в которых можно увидеть приметы перехода к иному ракурсу изображения:

Зверю — берлога,

Страннику — дорога,

Мертвому — дроги.

Каждому — свое.

 

Женщине — лукавить,

Царю — править…

Речь идет о судьбоносной «привязке» человека к конкретному месту и конкретному предназначению. В «Стихах о Москве», написанных к этому времени, уже явились образы паломников — странников, царей и цариц в местах вечного упокоения, лукавых грешниц — те, которые перечисляет система параллелей, выстроенная в стихотворении «Зверю — берлога…» И этот прием словно служит рычагом, поворачивающим поток лирического осмысления темы  Блока в ракурс земного местопребывания.

Основанием для этого, как так же замечено в упомянутом анализе, послужило ощущение себя московским поэтом. Цветаева, дойдя до пика личного славословия, словно отталкивается от этого достижения, перемещает  фокус изображения на другой полюс шкалы отношения к объекту и начинает утверждать собственное право на звание Поэта земли русской.

У меня в Москве — купола горят!

У меня в Москве — колокола звонят!

И гробницы в ряд у меня стоят, —

В них царицы спят, и цари.

Идет перечисление московских святынь, раскрывается суть уникальной роли Москвы как хранительницы русской памяти. Этот мотив продолжает линию «Стихов о Москве», а следующая строфа круто и решительно связывает их с мотивами блоковского цикла:

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Легче дышится — чем на всей земле!

И не знаешь ты, что зарей в Кремле

Я молюсь тебе — до зари!

Эту связь можно истолковать так. Клятва героини на верность московским духовным ценностям не означает отречения от принятой на себя роли воспевательницы. Сохраняя истовость поклонения, полноту принятия личности поэта Блока, цветаевская героиня осознает и дает понять своему герою всю полноту святости, которой наполнено то место, где она живет. Чего, вероятно, не хватает «западноцентричному» Петербургу, а следовательно, и его певцу — Блоку.

И проходишь ты над своей Невой

О ту пору, как над рекой-Москвой

Я стою с опущенной головой,

И слипаются фонари.

Отмечается синхронность жизненных путей двух поэтов во времени и пространстве. Слова «Проходишь ты» — может быть, продолжают мотив  третьего стихотворения, «Ты проходишь на Запад Солнца…»: Поэт совершает свое шествие к вечерней заре, в то время как героиня стоит в ожидании зари утренней: картина представляет противопоставление конца и начала жизни.

Всей бессонницей я тебя люблю,

Всей бессонницей я тебе внемлю —

О ту пору, как по всему Кремлю

Просыпаются звонари…

Бессонница словно служит мостом, которым можно соединить параллельные судьбы: два недремлющих поэта в ночное время в равной степени несут свою высшую службу, живут вне мирских законов, и ракурс осмысления, представленный в начале стихотворения, опять переходит из мира земного в горний мир, где поэты всегда вместе и рядом.

Но моя река — да с твоей рекой,

Но моя рука — да с твоей рукой

Не сойдутся, Радость моя, доколь

Не догонит заря — зари.

Эти строки словно пророчат, предугадывают нереальность личной встречи с Блоком: ведь вечерняя заря в утреннюю переходит лишь там, в петербургские белые ночи, а здесь, на московской земле, такого чуда ожидать не приходится. Надежда на такую возможность все-таки остается — но лишь в краю Поэзии, который лишен земных примет.

Перед нами очередное проявление того ракурса восприятия, который мы уже видели в «Стихах к Ахматовой». Напомним, что «ахматовский» цикл создавался позднее «блоковского», и может быть, «Стихи к Блоку» в определенной степени заложили типологическую, композиционную, мотивную и образную основу для «ахматовского» цикла.