В заключительном обзоре мы разберем работу, в которой поставлен вопрос о жанре цикла и дается ответ на него. Это статья

 

 

 

Т.С. Кругловой о жанре цикла (Круглова)

Осмысление жанровой природы основывается прежде всего на явных признаках, присутствующих уже на первом уровне знакомства с текстом. Раз циклу дано название «Стихи к Блоку» — значит, они обращены именно к Блоку, а не к кому другому. По мнению автора,

по формальным и содержательным признакам стихотворения прежде всего вписываются в жанровые координаты послания.

Но что такое послание как жанр? Автор дает такие его характеристики:

1. «послание как жанр рассчитано на вполне определенного реального адресата, обозначенного в самом тексте стихотворения».
2. Адресат, как правило, указывается явно: «в названии, в именном обращении».
3. Текст произведений содержит неявные признаки присутствия адресата: «указание на него содержится в самой художественной структуре цикла и выявляется через обращения, вопросы, восклицания».
4. Жанр послания — не монолог: в нем реализуется ситуация общения «я – ты», то есть диалог, «причем участники внутритекстового эпистолярного пространства – отправитель письма и особенно его получатель – обозначены в тексте».
5. Еще один необходимый признак послания — отъединенность участников диалога от остального мира: «интимизация мира адресата и адресанта», основанная на «общем коде и общей памяти» — то есть они говорят на языке, который понятен им обоим, пользуются ассоциациями, исходящими из общей основы, и таким образом, что называется, понимают друг друга с полуслова.

Все эти признаки, по мнению автора, легко обнаруживаются и в «Стихах к Блоку».

Перечисление признаков при этом выявляет не только соответствия, но и отличия в цветаевской интерпретации жанра послания.

Присутствие адресата в текстах произведений.

Соответствие:

адресат (Блок) задан прямо – его имя вынесено в заглавие цикла.

Отличия:

а) Однако в самих стихах оно упоминается лишь единожды: «Святое сердце Александра Блока!».

б) В остальных стихотворениях имя заменено местоименными обращениями («ты», «у тебя», «твое» и т.д.).

в) Помимо обращений, Цветаева обыгрывает имя и фамилию адресата (ср.: «Имя твое, звучащее словно Ангел»): в стихотворениях они являются «ключами» для раскрытия смысла.

Неявные признаки присутствия адресата

цветаевский цикл пронизан цитатами из лирики Блока

Этот прием реализуется по нескольким направлениям.

1)  буквальное цитирование:

Цветаева:

«Как нас любил, слепых и безыменных, // За синий плащ, за вероломства грех… // И как нежнее всех – ту глубже всех // В ночь канувшую – на дела лихие!»

Блок:

«Ты в синий плащ печально завернулась, // В сырую ночь ты из дому ушла».

Цветаева:

«Как станешь солнце звать – и как не встанет».

Блок:

«Ты будешь Солнце на небо звать – // Солнце не встанет».

2) Заимствование центральных мотивов адресата:

• мотив его «Снежной Маски»: образ снега («снега голубого», «снежной мглы», «снежной пены») проходит через весь цикл, сема «снег» встречается практически в каждом стихотворении: «Имя твое – поцелуй в снег». «И, под медленным снегом стоя, // Опущусь на колени в снег…».

• «снеговые» эпитеты: для Цветаевой Блок – «снеговой певец», «снежный лебедь».

Таким пронизыванием словесной ткани цикла блоковскими мотивами и прямыми цитатами, по мнению автора,

Цветаева находит параллели в собственной лирике и лирике Блока, находит «общий код» творчества.

Однако и в этом плане цветаевский цикл нарушает каноны жанра: в нем отсутствуют признаки диалога, совместных размышлений на темы, одинаково волнующие его участников.

Если

Послание как жанр определяется именно установкой на диалог с адресатом,

то Цветаева

вовсе не задается целью завязать диалог с адресатом, втянуть его в собственные рассуждения, сделать его соучастником своих переживаний.

Она избирает принципиально иную позицию: восхищенного наблюдателя:

 Автор-адресант не пытается заговорить с адресатом, привлечь внимание, а лишь восхищенно наблюдает за ним со стороны. Ср.: «Я на душу твою – не зарюсь!…»; «И по имени не окликну, // И руками не потянусь!»

Объяснение этого выбора проистекает из принципа и, в свою очередь, объясняет принцип отношения Цветаевой к Блоку, для которой он —

божество поэзии, явление самой жизни, её воплощение.

Жизненно-поэтический облик Блока трансформируется в образ некоего архетипического Поэта, приближенного к божеству

С божеством диалог невозможен. Зато возможно свободное словоизъявление по его адресу:

Цветаева воспевает, прославляет его, ставит над всеми, наделяет божественными чертами, поэтому послание модифицируется в оду.

Этими словами автор статьи фиксирует момент, в котором происходит жанровая трансформация цикла. Ода в первой части цикла — основная форма «диалога», если считать, что божество присутствует в нем молча. Тогда молчание — лишь особая форма восприятия адресованных ему слов.

Такой вывод вызывает в памяти подобное обоснование подобного диалога, сделанное А.С. Эфрон в письме к Б.Л. Пастернаку от 4 июня 1951 года:

Когда в какой-нибудь очень тихий час вдруг все лишнее уходит из души, остается только мудрое и главное, я говорю с тобой с тою же доверчивой простотой, с которой отшельник разговаривает с богом, ничуть не смущаясь его физическим отсутствием. Ты лучше из всех мне известных поэтов переложил несказанное на человеческий язык, и поэтому когда мое “несказанное”, перекипев и отстоявшись, делается ясной и яркой, как созвездие, формулой, я несу ее к тебе, через все Енисеи, и мне ничуть не обидно, что оно никогда до тебя не доходит. Молитвы отшельника тоже оседают на ближайших колючках, и от этого не хуже ни богу, ни колючкам, ни отшельнику! (Эфрон 1: 263)

Наследница поэтики Цветаевой, как представляется, очень ярко сформулировала суть того одностороннего диалога, который вела ее мать с Блоком. Мы вернемся к этому моменту, когда будем подробнее говорить о ее собственной поэтике — эпистолярной.

А пока продолжим анализировать анализ Т.С. Кругловой. В своем развитии цикл как жанр, как оказывается, претерпевает еще одну трансформацию. Основания для этого дала сама жизнь — вернее, смерть адресата, а еще вернее, ее предвидение и осознание:

В стихах 1921 года, а также в одном из стихотворений 1916 года («Думали – человек!…») доминирует иная коммуникативная установка, связанная с мотивом гибели Блока: Цветаева оплакивает поэта.

То есть одический характер диалога сменяется на поминальный. Автор определяет внешние приметы этой перемены:

При этом «ты» заменяется «он» и меняется адресат: Цветаева обращается к окружающим: «О, поглядите – как // Веки ввалились темные!»; «Вот он – гляди – уставший от чужбин…»; «Други его – не тревожьте его! // Слуги его – не тревожьте его!»

и определяет ее характеристики:

Таким образом, послания приобретают жанровые черты эпитафии и плача.

Трансформация еще усиливается к концу цикла: Цветаева

имитирует жанровую структуру уже не литературного, а религиозного обряда – панихиды, отпевания.

Такие формы ритуального поведения носят название литургии. Т.С. Круглова интересно описывает цветаевскую литургию, в которой она воссоздает

ход этого богослужения, последовательно символизирующего страдания Христа, Его смерть, воскрешение, вознесение на небо … сперва славит Блока, затем оплакивает его смерть и радуется воскрешению.

Такая жанровая природа последних текстов цикла, что вполне логично, основана уже не на цитатах Блока, а на текстах священных книг:

… цикл изобилует христианскими символами … парафразами и отсылками к евангельским текстам

Все эти особенности создают  цветаевскому циклу такую поэтическую уникальность, которая возводит его в разряд пограничных жанров:

В цикле проявляется не столько доминанта адресованного жанра послания (установка на диалог, создание иллюзии замкнутого от остальной аудитории дискурса), сколько трансформация жанрового канона.

Жанр цикла «Стихи к Блоку» может иметь различные интерпретации. По формальным и содержательным признакам его можно отнести к жанру послания. Однако, в соответствии с ипостазированием коммуникативных установок автора (не только и не столько на собеседование, сколько на восхваление, воспевание, а затем – отпевание), жанровый облик цикла меняется, трансформируясь то в оду, то в плач, то в литургию.

Обобщающий вывод работы подчеркивает новаторскую ценность поэтического эксперимента Цветаевой:

жанр в «Стихах к Блоку» становится, амбивалентной, «текучей» категорией: конкретное жанровое содержание реализуется в зависимости от ассоциативного контекста, сформированного «горизонтом читательских ожиданий», благодаря чему многократно расширяются семантические связи текста, обогащая его смысл.

Нам не удалось разыскать статью Е.К. Соболевской «Стихи к Блоку» М. Цветаевой как поминальный жанр», которая могла бы уточнить и расширить представление о жанре цикла, представленное в работе Т.С. Кругловой. Но и то, что удалось сделать автору, задает достаточно прочную основу для дальнейшего «литературного расследования» поэтики цикла. В следующих заметках мы попытаемся продолжить его изучение по тем направлениям, которые представлены в статье.

ЛИТЕРАТУРА

1. Круглова — Круглова Т.С. Жанровая интерпретация «Стихов к Блоку» М. Цветаевой в свете коммуникативных установок автора // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2008. Т. 14. № 1. С. 118-120.
2. Эфрон 1 — Эфрон А.С. История жизни, история души: В 3 т. Т. 1. Письма 1937–1955 гг. / Сост., подгот. текста, подгот. ил., примеч. Р.Б. Вальбе. — Москва : Возвращение, 2008