Столетие Цветаевой: Материалы симпозиума [Амхерст колледж, Амхерст, Массачусетс, 18-20 сент. 1992 г.]. — Репр. изд. — М.: Книга по Требованию, 2014. — 288 с. — Вых. дан. ориг.: Oakland (Cal.): Berkeley Slavic Spec., 1994.

 

1992 год стал одним из первых лет, ознаменовавшихся бурным ростом числа изданий по «цветаевской тематике». Особое место среди них занимают сборники, изданные по материалам первых научных конференций. А среди этих сборников одно из первых мест принадлежит изданию, которое содержит доклады, сделанные на симпозиуме, посвященном жизни и творчеству Цветаевой. Он проходил в Амхерст колледже (США) 18-20 сентября 1992 г. Многие из этих докладов не только принесли авторам заслуженную честь первооткрывателей, но стали научной классикой, сохранили свою научную ценность до сего времени. Содержание сборника выглядит как «Доска почета» —

участвовали в нем лучшие представители мира науки и литературы разных стран:

Simon Karlinsky. Некоторые проблемы биографии Цветаевой
Aleksandr Sumerkin. Опыт издания Цветаевской поэзии — проблемы и решения
Viktoria Schweitzer. Об одном недоопубликованном письме Цветаевой
Iudif’ Kagan. Немецкие поэты и Л. Уланд и Ф. Гельдерлин в круге чтения Марины Цветаевой
Konstantin Azadovsky. Цветаева, Рильке и Беттина фон Арним
Jane A. Taubman.Tsvetaeva and the Feminine Tradition in Russian Poetry
Svetlana Elnitskaya. Две «Бессоницы» Марины Цветаевой
Catherine Ciepiela. Leading the Revolution: Tsvetaeva’s The Pied Piper and Blok’s The Twelve
Olga Hasty. Marina Tsvetaeva’s Cycle Поэты
Tomas Venclova. Поэма Горы и Поэма Конца Марины Цветаевой как Ветхий и Новый Завет
Andrew Kahn. Chorus and Monologue in Marina Tsvetaeva’s Ariadna: An Analysis of their Structure, Versification and Themes
Peter Scotto. Toward a Reading of Tsvetaeva’s Феникс
Inna Andreeva. Два Брюсова
Elena Korkina. «Пушкин и Пугачев»: Лирическое расследование Марины Цветаевой
Mikhail Gasparov. Рифма Цветаевой
Jurii Freidin. Тема смерти в поэтическом творчестве Марины Цветаевой
Joseph Brodsky. Примечание к комментарию

Трудно переоценить вклад, который внес каждый из авторов в создание науки о Цветаевой. Отметим лишь несколько публикаций.

А. Сумеркин рассказал о работе над первым американским собранием сочинений Цветаевой. Вырабатывая издательские стандарты, «мы сразу решили, что вернемся к принципу этапных авторских сборников, — мы были убеждены, что это соответствовало бы желанию Цветаевой». В процессе работы пришлось решать традиционные проблемы: какие тексты считать каноническими, как быть в случаях разной авторской правки и т.д. Были проблемы и другого характера:

«…у нас не было да и не могло в те годы быть контактов с московскими архивами. Мы пользовались всеми обнаруженными публикациями, многие из которых необязательно были образцовыми, а также списками из частных архивов, с большими трудностями пересланными нам из России. Возникала неизбежная путаница с датировкой: в советских изданиях стихи как правило были передатированы по новому стилю, тогда как Цветаева сама вплоть до отъезда за границу придерживалась старого русского календаря. Это мешало соблюдению строгой хронологической последовательности».

При всем несовершенстве тогдашнего информационного аппарата, благодаря подлинно научному подходу как «высшему здравому смыслу», это собрание сочинений приобрело репутацию одного из наиболее авторитетных изданий цветаевских текстов.

Статья Т. Венцловы вскрывает важнейший подтекст двух цветаевских поэм.

«В “Поэме Горы” и “Поэме Конца” различные мифологии накладываются друг на друга и взаимно перекодируются. <…> В обоих рассыпаны библейские (и парабиблейские) образы, причем относящиеся как к Ветхому, так и к Новому Завету (Агарь, двенадцать апостолов, рай, седьмая заповедь, Синай; Вечный Жид, Давид, Давидов щит, древо, Ева, заповеди Синая, Иегова, Иов, Иуда, Песнь Песней, Соломон, Соломонова луна). <…> Если мы принимаем Библию как главный подтекст обеих поэм, становится легко истолковать и принцип “двойчатки”: “Поэма Горы” ориентирована на Ветхий Завет, “Поэма Конца” — на Новый Завет. В центре “Поэмы Горы” — история первородного греха и изгнания из рая; в центре “Поэмы Конца” — история искупительной жертвы на Голгофе <…> Эти подтексты не завуалированы и лежат почти на поверхности; тем более удивительно, что они до сих пор не были вскрыты с достаточной полнотой и подробностью».

Е. Коркина представила фрагменты эссе Цветаевой «Пушкин и Пугачев», не вошедшие в окончательный текст, и дала интереснейший анализ мотивов, составивших идейный фундамент произведения:

«Трудно перечислить все компоненты повести Пушкина, которые Цветаева опустила в своем анализе, начиная от эпиграфа <…> кончая общенациональной эпической перспективой, открытой в “Капитанской дочке”. Можно сказать, что Цветаева закрыла глаза на всё, кроме одного заворожившего ее образа: “черных глаз и зарева”, в который для нее воплощается романтический портрет Пугачева <…> В размышлениях Цветаевой чувствуется личная подоплека — горячая заинтересованность в разрешении для себя этих тем. Вот эта-то подоплека, как тлеющая торфяная подушка, то и дело прожигает видимо-исторический верх видимо-аналитического исследования».

Работа М. Гаспарова о рифмах у Цветаевой объясняет парадоксальные принципы ее творческой лаборатории:

«Цветаева всюду стремилась к максимальной резкости в своем расшатывании рифмы. Казалось бы, из этого следует, что и общая доля неточных рифм в ее стихе должна быть больше, чем у других поэтов. Оказывается, нет. Общий процент неточных рифм (мужских, женских, дактилических, более длинных и неравносложных вместе) в наших четырех выборках Цветаевой — от 30% до 50%, тогда как у Пастернака и Маяковского — от 40 до 60%. Ее эксперименты с качественной резкостью ведутся в строгих количественных рамках: точных рифм — большинство, и они служат опорой для слуха. <…> творческое своеобразие Цветаевой проявляется в ее стихах даже на таком, так сказать, молекулярном уровне, как звуковой состав рифмы».

И. Бродский сравнил структуру стихотворения М. Цветаевой из цикла «Магдалина», с произведением Б.Пастернака и обнаружил, что «О путях твоих пытать не буду…» вошло во внутреннюю систему Пастернака не столько как стихотворение из цикла «Магдалина», сколько как ключ к его пониманию самой Цветаевой». Это цветаевское произведение, как считает Бродский, вызвало позднейшее стихотворение Пастернака «У людей пред праздником уборка…» и определило его композиционный принцип. В «О путях твоих пытать не буду…» Христос говорит с Магдалиной:

«Мужская партия, другими словами, была уже исполнена женщиной. Мужчина поэтому берется в “У людей пред праздником уборка…»» исполнить женскую партию. То есть в этом стихотворении Магдалина отвечает Христу».

Таким образом,

«не существуй цветаевского стихотворения, пастернаковское либо не было бы написано вовсе, либо было бы написано иначе. Вот почему я думаю, что два эти стихотворения представляют собой единое целое; что под ними должны стоять оба имени, две даты, как доказательство, что двадцать шесть лет, их разделяющие, прошли только чтобы их соединить».

Потенциал продуктивных идей сделал сборник «Столетие Цветаевой» событием непреходящего значения. И спустя почти четверть столетия выводы исследователей остаются востребованными и продолжают свою жизнь в новых работах.