Лебедев В. Пераст / В.Лебедев. Perast / [Пер. на фр.] М.Цветаева. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 1997.

В 1997 году была издана одна из неизвестных работ Цветаевой. Это перевод на французский язык очерка В.И. Лебедева «Пераст». Сама рукопись была обнаружена совершенно случайно.

Пераст — название маленького городка в Черногории, входившей тогда в состав Югославии. В этот городок друга Цветаевой Владимира Ивановича Лебедева (1884–1956) в 1936 году привели дела, связанные с его профессиональной деятельностью. В сопроводительном очерке В. Швейцер, которой и удалось обнаружить рукопись в архиве дочери Лебедева Ирины Владимировны Лебедевой-Колль, сообщает, что В.И. Лебедев, продолжавший политическую работу и в эмиграции, был убежденным сторонником славянского движения на Балканах.

«С королем Александром Лебедев был знаком, при его поддержке организовал в Югославии Земгор, помогавший русским эмигрантам, обсуждал с ним антигитлеровскую позицию Югославии в случае неизбежной, по мнению Лебедева, войны между Германией и Советским Союзом».

Пераст вызвал у Лебедева особый интерес — прежде всего своим легендарным прошлым, связанным со славянским миром, с Россией, о чем он и рассказал в очерке.

«Пераст — умирающий город славянских капитанов, город отзвеневшей славы, отплывших навеки в небытие легких галий.
Пераст — колыбель русского флота, ядранский собрат далекого Саардама
<…> Частица морской славы России — Пераст…»

Дальше следуют картины местных святынь, нынешней жизни маленького городка, размышления о его судьбе:

«Только бы, думаю я, государство объявило Пераст городом-музеем, только бы поддержало его разрушающиеся памятники…»

Итак, Цветаева взялась перевести очерк на французский язык. Составитель задает закономерный вопрос: чем могло быть вызвано это намерение? Прежде всего, конечно, сыграли свою роль отношения с семьей Лебедева: он сам, его жена Маргарита Николаевна Спенглер (1880–1958), их дочь были самыми верными, самыми надежными друзьями Цветаевой за время ее парижской жизни. Трудно перечислить все примеры поддержки, которую они ей оказывали: от финансовой до духовной.

«Как один из редакторов пражского эсеровского журнала «Воля России» Лебедев вместе с М.Л. Слонимом всячески поддерживал цветаевское участие в журнале <…> Ариадна Сергеевна Эфрон вспоминала, что у Цветаевой был ключ от квартиры Лебедевых — она могла приходить туда в любое время. Она и приходила: если нужно было переночевать в Париже, шла к Маргарите Николаевне. Если душе необходимо было выплакаться — приходила туда же».

Но, кроме естественного желания воздать добром за добро, могли быть мотивы и другого свойства. Лебедев, как удалось выяснить В. Швейцер,

«задумывал повесть или сценарий, где переплетались быль и небылицы, история и легенды, связанные с этим местом. Назывался этот замысел «Остров Любви и Смерти», а один из подзаголовков: «Легенда, История, Жизнь, Любовь и Смерть».

Эти темы — из круга самых близких Цветаевой.

«Какой-то из вариантов связан с историей Наполеона и Жозефины, — сюжет прямо для Цветаевой! — когда, по словам Лебедева, Мираж победил Любовь; и с английским королем Эдуардом VIII и его любовью к госпоже Wallis, во имя которой император отказался от престола… Начало сценария намечает романтическую и трагическую историю той пары, которая, по преданию, похоронена рядом на острове Смерти. Естественно предположить, что все эти рассказы слышала от него Цветаева».

Таким образом, очерк Лебедева мог вызвать творческий интерес Цветаевой и желание познакомить с этим малоизвестным историческим местом круг франкоязычных читателей.

Очень интересны замечания В. Швейцер о переводческой манере Цветаевой:

«…перевод далек от буквальности, ибо Цветаева вносит в него отпечаток своей творческой индивидуальности. Прежде всего это касается места личности автора и читателя в «Перасте». Хотя Лебедев ведет повествование от первого лица, «лицо» это несколько абстрактно и расплывчато, в частности потому, что это не «я», а «мы». Цветаева не отказывается от множественного числа, но путем, казалось бы, самых незначительных изменений делает рассказчика определеннее, активнее вводит в сюжет».

Сравнивая перевод с оригиналом, Швейцер обнаруживает многократные проявления цветаевской поэтики:

«Там, где Лебедев пишет о вере и любви пераштан, создавая некоторый литературный параллелизм: «Крепко здесь верили люди… Крепко здесь любили люди…», — Цветаева позволяет себе изменить начальные слова и ритм предложений. По-французски и в обратном переводе на русский они звучат библейски: «Тверда (Ferme) была их вера… Сильна (Fort) была их любовь».

Такие сравнения расширяют круг примеров, отражающих художественные принципы Цветаевой, которые она стремилась применять и на материале чужого языка. Поэтому можно предположить, что еще одним мотивом, заставившим ее взяться за перевод, стало увлечение очередной творческой задачей.

Так как перевод мог быть сделан не раньше 1936 года, то можно поискать его связь с переводами 14 пушкинских стихов, над которыми Цветаева работала в июне-октябре этого года, а также с деловыми отношениями, которые завязались в это время с редактором бельгийского журнала ««Журналь де Поэт» З.Н. Шаховской. Известно, что Цветаева надеялась опубликовать в этом издании автоперевод «Neuf letters avec une dixième retenue et une onzième reçue – et Postface» (Девять писем с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым, полученным, и Послесловием). Эта попытка не удалась — возможно, по тем же причинам не сложилось и с переводом «Пераста», который, по предположению В. Швейцер, мог предназначаться для публикации. Как бы ни было, но судьба оказалась милостива к рукописи, и публикация в конце концов осуществилась.

Дополняющие издание письма к Лебедеву от членов семьи Цветаевой, как и сопроводительный очерк, создают объемную картину жизни и деятельности одного из самых значимых представителей цветаевского круга.