Часть 3.

Если cравнить выбор героинь каждой картины с дамами, сыгравшими важнейшую роль в биографии исторического Лозена, то бросается в глаза, что Цветаева не ввела ни в заключительное действие, ни вообще в пьесу одну из прославленных личностей того времени,

Луизу-Марту  де Куаньи (Louise-Marthe de Coigny, 1759-1832), о которой сама Мария-Антуанетта с горечью отзывалась: «Je suis la reine de Versailles <…> mais c’est Mme de Coigny qui est la reine de Paris [Я — королева Версаля, а Куаньи — королева Парижа!]»[1], которую Лозен любил тринадцать лет, до последних дней, для которой писал свои «Записки». И дело не в том, что в этот момент мадам де Куаньи находилась в эмиграции, в Лондоне. Автор мог бы сделать ее символической узницей: в тюрьме находилась ее свойственница и однофамилица Эме де Куаньи, одна из возлюбленных Лозена, ставшая в заключении последней музой Андре Шенье — об этом Цветаевой было известно по рассказу Могра[2]. Да и саму Куаньи Лозену пришлось спасать от подобной участи.

Отказ Цветаевой от образа Куаньи тем более примечателен, что ее интерес к этой личости явно проступает в записях. Она полемически цитирует знаменитое речение Куаньи:

«Prendre un amant, c’est abdiquer [Завести любовника значит отречься]» — Маркиза де Coigny — рукоплещу Вам! Но если, в безумной жажде abdiquer — берешь amant за amant и все-таки не abdique? — Маркиза де Coigny, — рукоплещите!» (ЗК I, 380)

С точки зрения Цветаевой, можно оставаться на высоте положения, теряя свою власть в руках очередного возлюбленного, по-королевски, самим добровольным унижением. Цветаева переписывает в записную книжку письмо князя де Линя, полное дифирамбов уму и добродетелям Куаньи. Но героиней финальной сцены ее не делает.

Нам представляется, что Цветаева, оттолкнувшись от этого образа, нашла противоположный ему: простую девчонку, дочь тюремщика. И если в предыдущих сценах подобные персонажи (Нянюшка, королевская служанка) служат своеобразным греческим хором, рассказывающем о перипетиях героя, и фоном, оттеняющим роль главной героини, то в финальной сцене «простой персонаж» не просто играет активную роль, но подготавливает духовный взлет героя.

Непосредственный импульс для такого выбора Цветаевой мог дать рассказ Могра о развлечении, в котором Лозен принял участие в 1781 году по пути в Америку, отправившись добровольцем на войну за независимость. Во время кратковременной остановки на Азорских островах скучающие офицеры посетили португальский монастырь. Под надзором консула и настоятельницы, разделенные решеткой, экскурсанты общались с воспитанницами: сначала обменивались взглядами, потом улыбками, потом цветами, потом кидались платочками, потом посылали воздушные поцелуи, потом вели галантные беседы, каждый на своем языке, потом консул-посредник переносил и переводил записочки, а потом начались песни дуэтом и даже парные танцы: каждый выделывал свое па напротив партнера за решеткой, а добродушная настоятельница крестом отстукивала ритм и радовалась: доблестные офицеры получали воодушевление перед битвами, а юные девицы — благородные понятия о душевных качествах, которые смогут обратить на благо собственным мужьям или же Вечному жениху, кто как захочет[3]. Обстановка и характер действия эскапады, в которой Лозен, конечно, был одним из главных участников, просматриваются и в построении сцены между Лозеном и Розанеттой. Невинное заигрывание юной девушки, безоглядная искренность вспыхнувшего чувства вызывают ответный порыв такой же силы, и это, в свою очередь, придает Лозену необходимое в последние минуты мужество — так же, как в свое время реальный Лозен своим присутствием поддерживал в смертельно опасной ситуации возлюбленную Изабеллу Чарторийскую.

Мы полагаем, что для Цветаевой самым ярким эпизодом в жизни Лозена стала его смерть, которую он принял спокойно и даже подбадривал своего палача (угощал его вином) — о чем Цветаева тоже могла узнать из биографии Могра[4]. Не случайно позднее она придавала финальной сцене пьесы такое значение, именно ее она взяла для публичного исполнения.

«”Фортуну” я выбрала из-за монолога в конце:

…Так вам и надо за тройную ложь / Свободы, Равенства и Братства!

Так отчетливо я никогда не читала.

…И я, Лозэн, рукой белей чем снег, / Я подымал за чернь бокал заздравный! / И я, Лозэн, вещал, что полноправны / Под солнцем – дворянин и дровосек!

Так ответственно я никогда не дышала. (Ответственность! Ответственность! Какая услада сравнится с тобой! И какая слава?! Монолог дворянина – в лицо комиссару, – вот это жизнь! Жаль только, что Луначарскому, а не… хотела написать Ленину, но Ленин бы ничего не понял, – а не всей Лубянке» (IV, 475–476).

Эта верность себе в понимании Цветаевой и заключалась в «легком» отношении к жизни. Лозен не был «великосветским мотыльком» в обычном смысле (и исторически), но Цветаева увидела в нем ту легкость, которой искала сама и запечатлела в стихотворении «Знаю, умру на заре!..» Для Цветаевой в этой легкости жизни и смерти проявлялась та неприкрепленность к земному, которая указывала на божественную благодать.

Примечательно, что после «Фортуны» Цветаева переключается на замысел пьесы «Феникс», где также описывает именно смерть героя, и позднее «Смерть Казановы» (финальный акт «Феникса») выходила отдельно (результат Цветаевой не понравился, но она, безусловно, сама выделила эту часть для публикации). Но это уже тема другого рассказа.

[1] Revue. C. 578.

[2] La fin d’une société: le duc de Lauzun et la cour de Marie-Antoinette par Gaston Maugras. Paris, 1907. С.534–536.

[3] Там же. С. 273–278.

[4] Там же. С. 528.

ЛИТЕРАТУРА