Цикл «Ахматовой» не обойден вниманием иностранных исследователей творчества Цветаевой, но, как и у русских авторов, занимает в их работах разное место по значимости и ракурсу. В этой заметке остановимся на тех публикациях, которые существуют в русском переводе.

 

М. Мейкин в книге «Марина Цветаева: поэтика усвоения» упоминает о цикле в общем контексте. Рассматривая сборник «Версты 1», он сообщает, что книга состоит

«из трех больших циклов. Это лирические циклы «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку» и «Стихи к Ахматовой» <…>  Во втором и третьем из этих циклов, явно свидетельствующих о растущей литературной насыщенности и самосознающем характере творчества Цветаевой, усваиваются стиль и манера поэтов-адресатов, но лишь с тем, чтобы их отвергнуть. Литературные отсылки служат частью мощного утверждения поэтической подлинности и оригинальности <…>  и особенно очевидны в сценах, персонажах, манере выражения, являющихся специфически московскими либо связанных с русской народной традицией. Этим обозначается новый этап цветаевской поэзии, прежде подчиненной кругу чтения и культуре европейски ориентированной интеллигенции. Одна из задач утверждения русских народных и типично московских элементов состояла в том, чтобы противопоставить эти стихи поэзии символистов и их продолжателей в Петербурге, даже когда содержание и тема унаследованы именно от них». (Мейкин: 36)

Таким образом, угол зрения Мейкина по отношению к циклу направлен на выявление в нем русской линии в лирике Цветаевой в процессе ее самоопределения на географической карте поэзии.

Д. Таубман в книге ««Живя стихами…»: Лирический дневник Марины Цветаевой», напротив, посвящает теме Ахматовой отдельную главу, и цикл занимает в ней существенное место. Словно продолжая мысли Мейкина, она глубже вглядывается в цикл как часть «Верст I» и завершающий блок «славословий» по адресу трех великих современников. Таубман объясняет своеобразный смысл новой манеры:

Часто восхваления Цветаевой настолько преувеличены, что кажутся нескромными. Тем не менее, как ни парадоксально, эти стихи стали декларацией поэтической зрелости Цветаевой. Сам акт славословия определяет ее роль: она считает, что только поэт может судить другого поэта. Вдохновленная успехом в Петербурге, она утвердила свое право поэта прославлять своих современников. В то же время, и в этом есть некоторая доля иронии, сама форма поэтического славословия (лучшие стихи Цветаевой, написанные до сих пор) славит и самого автора. (Таубман: 84)

Подходя к анализу цикла, Таубман разъясняет особенность отношения Цветаевой к объекту последних «славословий» сборника:

…Ахматова была старшей сестрой, объектом любви и соперничества в одно и то же время. Вторая книга стихов Ахматовой «Четки» …  принесла ей не только признание, но известность, выходящую далеко за пределы узкого круга любителей поэзии. …  Успех Ахматовой поставил Цветаеву перед острой проблемой. Исключая, может быть, Гиппиус, русская традиция не знала значительного женского голоса в поэзии. Появление Ахматовой изменило ситуацию: она определила и узурпировала «женскую территорию» в русской поэзии. … Цветаева знала, что ее неизбежно будут читать не только в сопоставлении с Ахматовой, но и в контексте Ахматовой. Неужели не осталось места для ее, совершенно непохожего на ахматовский, но не менее женского, голоса? (Таубман: 117)

После ряда интересных контрастных сопоставлений поэтической манеры Ахматовой и Цветаевой автор, снова как бы наследуя и продолжая наблюдения М. Мейкина, находит новый ракурс мотива «московской линии» Цветаевой. Напоминая о пребывании Цветаевой в Петербурге в конце 1915 г., она отмечает:

В этом преимущественно петербургском и мужском обществе Цветаева была «маркирована» по двум признакам — москвичка и женщина. Но поскольку она была женщиной и поэтом, сравнение с Ахматовой было неизбежно, поэтому Цветаева намеренно подчеркивает главное отличие от присутствующих — свою «московскость». (Таубман: 119)

Еще одно интересное наблюдение вытекает из хронологии:

«Цикл «Стихи к Ахматовой» (19 июня — 2 июля 1916 г.) стремительно возник после отъезда Мандельштама из Александрова. Внезапный прилив вдохновения связан, по-видимому, с интенсивным перечитыванием книг Ахматовой и восторженным отношением к ней Мандельштама». (Таубман: 120)

Далее автор сопоставляет циклы и приходит к неожиданным, но логичным выводам:

«Как и «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой» — сплошное славословие, правда, очень своеобразное, где на первый план выходит не тот, кого славят, а тот, кто славит. Оба цикла можно было бы назвать «Мой Блок», «Моя Ахматова», т.е. так, как впоследствии Цветаева назвала свою книгу в прозе «Мой Пушкин». Ахматова в стихах Цветаевой — исполинская «Муза плача», витающая над Россией, подобно древней языческой богине» (Таубман: 120)

Таубман анализирует манеру Цветаевой в разных стихотворениях цикла, доказывая, как чисто художественными приемами создается новый облик Ахматовой:

Цветаева помещает петербургскую Анну в чуждое ей московское окружение, вставляя, почти насильно, классический портрет «царскосельской Музы» в резной киот московского иконостаса. Постепенно лицо Ахматовой приобретает черты божественного узкого, торжественного лика византийской мадонны, пока Цветаева не восклицает:

И всé твоими очами глядят иконы! (Таубман:121)

Анализ достигает глубинных поэтических слоев текста, вплоть до фонологического уровня:

…Цветаева преображает не только портрет Ахматовой. Как настоящая ворожея, она наделяет магической силой даже ее имя:

…Анна

Ахматова! Это имя — огромный вздох,

И в глубь он падает, которая безымянна.

Глубокий вздох эхом отдается во всех стихах цикла сочетаниями звуков «ох» и «ах», с которых начинаются 5 разных строк в «Ахматовой 2», в рифме первой строфы «Ахматовой 3» (взмах — прах), и мы не можем отделаться от подозрения, что слова «горечь и гордость» из «Ахматовой 5» — это звукоподражание ее настоящей фамилии Горенко. (Таубман: 121-122)

Спускаясь еще глубже, Таубман доказывает, что своеобразие цветаевской манеры в контрасте с ахматовской проявляется даже на уровне графики:

«На 82 стихотворения первой книги Ахматовой «Вечер» приходится всего 45 восклицательных знаков. <…>  У Цветаевой только в «Стихах к Ахматовой» на 11 стихотворений приходится 33 восклицательных знака, т.е. в среднем три знака на стихотворение! Ахматова восклицательному знаку предпочитает вопросительный — знак нерешительного, нежного женского образа» (Таубман: 123).

Общий вывод, который делает автор, свидетельствует о значимости той роли, которую сыграла Ахматова в творческой жизни Цветаевой:

Оказавшись на пути у Цветаевой, Ахматова невольно сослужила ей огромную службу. Жанр женского любовного стихотворения в стиле Ахматовой дал Цветаевой толчок для разработки великолепного хора множества разных голосов, звучащих в ее зрелой поэзии. (Там же)

ЛИТЕРАТУРА

1. Мейкин  — Мейкин М. Марина Цветаева: поэтика усвоения. М., 1997
2. Таубман — Таубман Д. «Живя стихами…»: Лирический дневник Марины Цветаевой. М., 2000.