Шестое стихотворение цикла — одновременно логичное и неожиданное.

 

 

 

 

6

Думали — человек!

И умереть заставили.

Умер теперь, навек.

— Плачьте о мертвом ангеле!

 

Он на закате дня

Пел красоту вечернюю.

Три восковых огня

Треплются, лицемерные.

 

Шли от него лучи —

Жаркие струны пó снегу!

Три восковых свечи —

Солнцу-то! Светоносному!

 

О поглядите, кáк

Веки ввалились темные!

О поглядите, как

Крылья его поломаны!

 

Черный читает чтец,

Крестятся руки праздные…

— Мертвый лежит певец

И воскресенье празднует.

9 мая 1916

В день написания стихотворения Блок был вполне жив и здоров, ожидал призыва в армию. Не находится никаких сведений о слухах про его смерть. Откуда же явился импульс для написания стихотворения?

В очерке Л. К. Чуковской «Предсмертие», повествующем о последних днях жизни Цветаевой, приводится ее разговор с Татьяной Алексеевной Арбузовой:

— Скажите, Марина Ивановна, как вы могли в 16-ом году предвидеть близкую смерть Блока?

Думали — человек!

И умереть заставили.

Умер теперь, навек.

— Плачьте о мертвом ангеле!

Откуда взялось у вас такое предчувствие?

— Из его стихов, конечно, — ответила Марина Ивановна. — Там все написано (Воспоминания 3: 196)

Так обнаруживается путь, по которому развивался замысел не только этого стихотворения, но и всего цикла. Образ Блока складывался из текстов, в которых Цветаева прочитала его смертную обреченность, ожидание скорой гибели. Эта тема была чрезвычайно близка ей, уже написавшей стихи об ужасе перед смертью. Смертность Блока в цветаевском представлении получала иной смысл: конец земного пути божественного создания. Трагизм этого события — гибель гениального Поэта, исчезновение уникального явления.

Таким образом, представляется, что идея стихотворения родилась не в связи с внешними импульсами, а  как продолжение процесса осмысления «темы Блока»: продолжение раскрытия образа умирающего поэта.  Речь идет о времени уже после того, как трагическое событие свершилось, осмысливается посмертная ситуация.

Такое продолжение выглядит вполне логично. Но в первой же строфе подстерегает неожиданность.

Думали — человек!

И умереть заставили.

Умер теперь, навек.

— Плачьте о мертвом ангеле!

Стихотворение начинается резким обвинением в адрес тех, кто довел Поэта до смерти. В словах, интонации, построении фраз слышится что-то очень знакомое. Эта инвектива вызывает в памяти лермонтовское «На смерть поэта»:

Убит!.. К чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Круг убийц Пушкина известен. Кто же «заставил умереть» Блока, неясно. Вероятно, перед нами образное обобщение: подразумеваются все люди и обстоятельства, подтолкнувшие трагический исход.

Может быть, аналогия случайна? Продолжим знакомиться с развитием мысли Цветаевой в ракурсе сопоставления с лермонтовским текстом и посмотрим, что здесь обнаруживается. Большой объем лермонтовского стихотворения вызывает необходимость не параллельного полного построфного сравнения, а выборочного, основой которого является цветаевский текст.

Цветаева	Лермонтов
Он на закате дняПел красоту вечернюю.	И он убит — и взят могилой,Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

В обоих стихотворениях отмечаются мотивы и образы, отраженные в творчестве поэта. При этом у Лермонтова упоминается трагический образ Ленского, наиболее близкий к обстоятельствам гибели Пушкина, сближающий судьбы двух поэтов. У Цветаевой мотивы светлые: Блок — певец красоты, жизни, счастья, и тем сильнее потрясает контраст с его смертью.

Цветаева	Лермонтов
Три восковых огняТреплются, лицемерные.	К чему теперь рыданья,Пустых похвал ненужный хор И жалкий лепет оправданья?

Оба автора обличают поведение окружения у гроба поэта. Цветаева прямо называет ритуальные жесты лицемерными. Лермонтовское перечисление ритуальных действий также обнаруживает фарисейское лицемерие прямых и косвенных виновников гибели Пушкина.

Цветаева	Лермонтов
О поглядите, кáкВеки ввалились темные! О поглядите, как Крылья его поломаны!	Приют певца угрюм и тесен,И на устах его печать.

В сцене описания мертвого поэта у Цветаевой фокус внимания сосредоточен на закрытых глазах и сломанных крыльях: перед нами останки ангела. Лермонтовский текст более приземлен: он представляет гроб и сомкнутые губы, с которых уже не слететь ни одному слову.

Цветаева	Лермонтов
Шли от него лучи —Жаркие струны пó снегу!	—

Эта цветаевская строфа не находит аналога в лермонтовском тексте. Такое несоответствие тоже вызвано разным ракурсом представления события. Лермонтов смотрит не столько на Пушкина, сколько на его убийц. Убийцы поэта в цветаевском тексте второстепенны и потому неназываемы: в центре внимания поэтическая фигура Блока.

Цветаева	Лермонтов
Три восковых свечи —Солнцу-то! Светоносному!	Угас, как светоч, дивный гений,Увял торжественный венок.

Цветаева развивает мотив «трех свечей». Теперь в нем раскрывается  вопиющее несоответствие убогости посмертных почестей и утраченной мощи гения света. Мотив «угасшего светоча» обнаруживается и в лермонтовских строках, как и тоска об ушедшем гении.

Цветаева	Лермонтов
Черный читает чтец,Крестятся руки праздные… — Мертвый лежит певец И воскресенье празднует.	Но есть и божий суд, наперсники разврата!Есть грозный суд: он ждет; Он недоступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью — Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!

Финал стихотворений сохраняет различие направленности фокуса внимания. У Цветаевой оно по-прежнему сосредоточено на личности Блока. При этом в последней строке совершается типичный цветаевский финальный переворот: на глазах героини умерший в земном обличье Поэт торжествует над гонителями, над самой смертью и в мире духа обретает вечную жизнь. Лермонтовский финал, сосредоточенный на теме обличения пушкинских убийц, так же утверждает неизбежность торжества справедливости, величие имени Пушкина.

По нашему мнению, оба текста, имевшие разные задачи, разным образом реализуют одну и ту же идею: посмертное торжество гения, ставшего жертвой жестокой расправы. И таким образом восходят к одному и тому же библейскому истоку: истории жизни, смерти и воскрешения Иисуса Христа.

Мы не настаиваем на том, что при создании текста «Думали — человек!..» Цветаева отталкивалась от стихотворения «На смерть поэта». Но то, что удалось увидеть в сравнительном анализе, позволяет сделать вывод, что лермонтовский текст стал одним из источников, сознательно или неосознанно усвоенных и переработанных, и так или иначе способствовал рождению идеи цветаевского текста.

ЛИТЕРАТУРА

Воспоминания 3 — Марина Цветаева в воспоминаниях современников. [Т.3]: Возвращение на родину. М.: Аграф, 2002.