1936-1937 годы можно назвать последним периодом стабильности в жизни Цветаевой. Семейные конфликты утратили первоначальную остроту, бытовые проблемы стали менее мучительными, забота о хлебе насущном уже не заглушала душевные и творческие порывы. Причины этой ситуации хорошо освещены в биографиях поэта, и мы не будем на них останавливаться. Глядя из будущего, мы знаем, что это было затишье перед бурей, но Цветаева не знала, что ее ждет, могла лишь предощущать грядущие бедствия.

Подобно хронической болезни, приметы которой становятся спутниками каждого дня и переносятся с терпеливой покорностью, основным чувством Цветаевой стало ощущение одиночества. Это не мешало, однако, вести более или менее размеренный образ жизни, общаться с друзьями, участвовать в коллективных выступлениях, писать воспоминания… Но все же по сравнению с прошлым годом 1936 год давал мало вдохновляющих импульсов. Хотя душа жаждала их и ждала.

Одной из  творческих удач этого года стало «Слово о Бальмонте», произнесенное на вечере в пользу больного поэта. Цветаева была довольна результатом:

Жена сказала, что Бальмонт у меня ЖИВОЙ и что я сказала все то, что хотела бы и не решилась бы сказать — она.

Для меня это — высшее из признаний, ибо она на Бальмонта положила — жизнь. (Цветаева 7: 496)

Другое  событие — смерть М. Кузмина —  послужило толчком для эссе «Нездешний вечер». Как считает И. Шевеленко, основная причина создания эссе — углубляющаяся потребность найти способ противостояния общему неизбежному: смерти.

Смерть как завершение индивидуальной судьбы — не только повод вписать ее в эпос, но и возможность для Цветаевой воскресить собственное «утраченное время», заново понять его смысл. Из этих устремлений рождаются ее очерки об ушедших современниках: «Живое о живом» (1932) — о Волошине, «Пленный дух» (1934) — о Белом, «Нездешний вечер» (1936) — о Кузмине.  (Шевеленко: 371).

Цветаева собиралась закончить поэму «Автобус», начатую еще в 1934 году, однако оставила ее незавершенной.  Как бы ни было, и в незавершенном виде это произведение реализовало одну из важнейших тем: исследователи видят в подтексте коллизии поэмы отношения с Б.Л. Пастернаком.

Итоги этих отношений, уже исчерпавших себя, во многом питали чувство одиночества, горечь сознания душевной нереализованности. Вероятно, именно это ощущение послужило причиной последнего яркого творческого взлета Цветаевой в этот период. Заочное знакомство с молодым поэтом Анатолием Штейгером и его личными проблемами вызвали в Цветаевой взрыв чувств, воплотившихся в цикл «Стихи сироте». Р. Войтехович отмечает в них силу противостояния обстоятельствам, подобную отмеченной И. Шевеленко:

На этом негативном фоне резко выделяется гармоничностью ее последний любовный цикл — «Стихи сироте» (1936), обращенный к молодому, но тяжело больному поэту Анатолию Штейгеру (1907–1944). Здесь Цветаева ясно сформулировала для себя, что человеку больше всего нужен тот, кто в нем нуждается («Наконец-то встретила.», 1936). (Войтехович)

Другие поэтические опыты Цветаевой 1936 года так же остались незавершенными: «Савойские отрывки», «Отрывки из Марфы», «Отрывки ручья». И последним, итоговым,  прощальным стихотворением года стал текст «Когда я гляжу на летящие листья…», посвященный все тем же размышлениям о конце жизни, одиночестве, сиротстве…

Но жизнь шла дальше. И дарила новые поводы для новых мыслей и чувств.

ЛИТЕРАТУРА

1. Войтехович Р. Тематический маршрут лирики Марины Цветаевой // Cuadernos de rusística española. Universidad de Granada, 2013. № 9. Pp. 79–90.
2. Цветаева 7 — Цветаева М. И. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 7: Письма/Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М. 1995
3. Шевеленко И. Д. Литературный путь Цветаевой: Идеология — поэтика — идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002