4 сентября 1914 года, чуть больше столетия назад, было написано стихотворение, посвященное личности, закончившей свою жизнь еще на полстолетия раньше. Стихотворение звучит до сих пор, и в нем жив  образ давно ушедшего человека. Так создается связь времен: через слова и лица.

БАБУШКЕ
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица —
Локоны в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, — кто Вы?

Сколько возможностей Вы унесли
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от Вас ли?..
4 сентября 1914

Заголовок раскрывает тему произведения. Речь пойдет о размышлениях, посвященных бабушке автора. По поводу чего они возникли?

Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?

Первые строки создают двойную картину: перед нами героиня, вглядывающаяся в портрет девушки, — название подсказывает, что это ее бабушка. Знакомство с образом идет постепенно. Вначале бросается в глаза продолговатый, четко очерченный овал лица, потом замечается черный цвет и фасон платья. Удлиненный тип лица не характерен для круглолицых русских женщин — на портрете, скорее, иностранка. Черный цвет одежды типичен для вдов, пожилых женщин. Но так странно одета молодая женщина, «Юная бабушка». Оборот звучит как оксюморон и так же подчеркивает временну́ю отстраненность образа, как и непривычный наряд.

«Надменные губы» открывают такие черты характера Бабушки, как сильная воля, неприступность, и заставляют героиню задуматься: чем могла быть для нее любовь. Возникает вопрос: каким (подразумевается, еще более сильным) должен был быть мужчина, который мог добиться поцелуя от такой женщины?

Возможный ответ не приводится, вопрос звучит скорее риторически. Портрет изучается дальше.

Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица —
Локоны в виде спирали.

Упоминание об изысканной музыке Ф. Шопена, звучавшей в исполнении «Юной бабушки» в дворцовых залах, не только придает ее образу утонченность, но сообщает нам, что она принадлежала к польским придворным кругам,  и таким образом подтверждает статус иностранки.

Взгляд героини возвращается к лицу Бабушки. Изучается ее прическа. Локоны, закрученные по моде того времени спиралью, создают контраст с «ледяным» — таким же, как губы, надменным, холодным выражением лица.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.

Каких намерений взыскует этот взгляд, от чего он готов защищаться? Вероятно, такая двойственность — отражение души старинной дамы: она жаждет любви, но добиться этой высокой чести могут лишь избранные. Для остальных претендентов ее душа закрыта наглухо.

По мере вглядывания в образ  у героини возрастает личный интерес:

 Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, — кто Вы?

Как черный цвет непривычен для наряда юной женщины, так и «Темный, прямой и взыскательный взгляд» не вяжется с типичным представлением молодой особы, которой пристало глядеть с портрета учтиво и ласково. Героиня, зачарованная загадкой образа, хочет узнать его глубже: «кто Вы?»

Сколько возможностей Вы унесли
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

Эти вопросы, как и вопрос о поцелуе, звучат риторически. «Двадцатилетняя полька»-бабушка и ее судьба, конечно, известны героине. Вопросы заданы для того, чтобы вспомнить о Роке, унесшем «В ненасытимую прорву земли» юную польскую красавицу.

Взгляд героини переходит от портрета к окну.

День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от Вас ли?..

Вокруг продолжается жизнь, и взгляд темных глаз с портрета больше не тревожит героиню наружно. Но он проник в ее душу, остался навечно. И героиня ощущает глубинную родственную связь с той юной женщиной, которая изображена на старинном портрете.

Героиня, от лица которой идет монолог, идентифицируется с автором. Как известно, стихотворение посвящено памяти Марии Лукиничны Бернацкой, в замужестве Мейн (1841–1868), бабушки Цветаевой по материнской линии. Ее матерью была польская графиня Марианна Станиславовна Ледуховская (около 1819 — не ранее 1846). О том, что именно видела перед собой Цветаева, мы узнаем из воспоминаний ее сестры:

«… встают в душе привидения первых воспоминаний <…> о дедушке (нашем, — отец нашей матери). <…> Мама была на него похожа больше, чем на свою красавицу-мать, польку Марию Лукиничну Бернацкую — от ее двадцативосьмилетней жизни в маминой с папой спальне портрет — увеличенная фотография — темноокое с тяжелыми веками, печальное лицо с точно кистью проведенными бровками, правильными милыми чертами, добрым, горечью тронутым ртом <…> Черный атлас старинного покроя кофты, широкой. Дагерротип, с коего была увеличена фотография, относился ко времени ее беременности мамой, и тонкая рука мягко и смутно хранит память — тусклость жемчужин на этом портрете — на руке ли? в ухе, серьгой? Странной моды два локона, строго по одному у щеки, прямой пробор темных волос, — и через все, надо всем — этот тяжелый взгляд куда-то вбок, мимо, вдаль, взгляд весомый, как сама печаль, как — быть может — ожидание смерти? Умерла, оставив дочь совсем маленькой» (АЦ1: 41-42).

Темные глаза, тонкие правильные черты, цвет наряда, локоны, тяжелый загадочный взгляд — все это мы находим в стихотворении. Однако художественное произведение — не фотография реальности, дагерротип обращается в портрет, важнейшие впечатления воплощены  по-новому. Напуск широкой черной блузы, скрывавший беременность, выглядит «раструбами» старинного платья; добрый изгиб губ стал надменным, печальное выражение — ледяным. При помощи таких средств прототип наделяется теми чертами, какие хотела видеть Цветаева у своего предка, — гордой аристократической красавицы: «От М.Л. Бернацкой польский нос и мятеж» (ЗК2: 419). Пассаж о поцелуе тоже обнаруживает основу в семейных преданиях. А. И. Цветаева так передает впечатления сестры от встречи с польскими родственниками в эмиграции:

«Там древняя старуха ей рассказала, что бабушка наша Мария Лукинична Бернацкая встретилась с дедушкой (Александром Даниловичем Мейном) на балу, что была с ним несчастна…» (АЦ2: 643).

Именно такой образ требовался для утверждения мифологического «проклятия», тяготевшего над цветаевским родом, и черное платье Бабушки, таким образом, становится приметой ее роковой судьбы:

«Мария Лукинична Бернацкая, моя бабушка, выходит замуж за ее отца <…> любя другого и умирает 24 лет, оставляя полугодовалую дочь — мою мать» (Цветаева 6: 410).

Эти слова будут сказаны много лет спустя после написания стихотворения, но в раннем произведении уже представлены те черты, которые заложили основы «родовой» мифологии, а также дали возможность Цветаевой позднее отождествлять свой внутренний образ с другой польской героиней — Мариной Мнишек.

Н. Еленев в статье «Кем была Марина Цветаева?» отметил:

«Переживание сладости и полноценности бытия замечательно воплощено Цветаевой в классически четком стихотворении «Бабушка». Это создание, одно из самых искренних в творчестве Марины, займет такое же место в русской литературе, как пантеистическая, хотя и далекая по своему звучанию, «Нива» Лермонтова» (Критика 2: 194-195).

Предсказание о классической судьбе стихотворения сбылось, но, по нашему мнению, авторское видение передает не столько сладость бытия, сколько трагедийную, роковую сущность старинного образа.

Для более глубокого представления о произведении рекомендуем читателям ознакомиться со статьей: Леннквист Б. Биография и текст: Разбор стихотворения « Бабушке » // Russica Aboensia 2. День поэзии Марины Цветаевой: Сборник статей. Abo / Turku, 1997. С. 11–23.

ЛИТЕРАТУРА

1. АЦ1-2 — Цветаева А.И. Воспоминания. В 2 т. М., 2008.
2. ЗК2 — Цветаева М. Неизданное. Записные книжки: В 2 т. Т. II: 1919–1939. / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е. Б. Коркиной и М. Г. Крутиковой. М., 2000, 2001.
3. Критика 2 — Марина Цветаева в критике современников: В 2-х ч. Ч. II. 1942–1987 годы. Обреченность на время. М. .: Аграф, 2003.
4. Цветаева 6 — Цветаева М. И Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. Письма / Вступ. ст. А. Саакянц. Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М., 1995.