В восьмом стихотворении цикла образ Ахматовой снова представлен в неожиданном ракурсе:

 

 

На базаре кричал народ,
Пар вылетал из булочной.
Я запомнила алый рот
Узколицей певицы уличной.

В темном — с цветиками — платке,
— Милости удостоиться
Ты, потупленная, в толпе
Богомолок у Сергий-Троицы,

Помолись за меня, краса
Грустная и бесовская,
Как поставят тебя леса
Богородицей хлыстовскою
27 июня 1916

Чтобы попытаться представить авторский замысел, проследим развитие сюжета произведения.

На базаре кричал народ,
Пар вылетал из булочной.
Я запомнила алый рот
Узколицей певицы уличной.

Рассказ начинается с представления сцены из обыденной жизни. Атмосфера создается лаконичными, запоминающимися деталями, действующими сразу на несколько органов чувств: слух улавливает шум рыночной толпы, ноздри втягивают острый аромат свежей выпечки, который доносится из открытых дверей булочной. Самый сильный удар достается зрению: в глаза бросается широко раскрытый рот  уличной певицы, особенно заметный на узком лице.

Для чего потребовалась эта картина суеты, веселья, развлечений? Читаем следующую строфу:

 В темном — с цветиками — платке,
— Милости удостоиться
Ты, потупленная, в толпе
Богомолок у Сергий-Троицы,

Здесь глазам героини предстает совершенно иная, прямо противоположная картина тихой благочестивой процессии, отправляющейся на богомолье.

Контрастный показ двух миров, существующих одновременно, мог потребоваться для того, чтобы оттенить, сделать более «выпуклым» новый образ Ахматовой. В отличие от предыдущих текстов, здесь она не в центре внимания. Это не грозная всемогущая богиня, к которой слетаются массы поклонников, а ее противоположность: самая незаметная в толпе самых преданных жриц — богомолок. Здесь Ахматова — воплощение аскезы и смирения, и эффект впечатления создается такими же лаконичными и точными деталями, как перед этим — атмосфера торжествующей житейской суеты: темный простонародный платок, потупленный взгляд… Героиня в своей новой ипостаси представлена стоящей вне мира, у стен Троице-Сергиевой лавры, и мысли ее обращены не к мирской суете, а к Богу: она желает «Милости удостоиться».

И какой же вывод может последовать из сопоставления двух картин? Как обычно у Цветаевой, происходит совершенно неожиданный поворот.

Помолись за меня, краса
Грустная и бесовская,
Как поставят тебя леса
Богородицей хлыстовскою

Вывод ошеломляет. Роль Ахматовой, отправляющейся на богомолье, в представлении Цветаевой, оказывается сродни площадному веселью. В самом явном, демонстративном самоуничижении героини она просматривает игру,  отмечает одновременно «грустную и бесовскую красу». И наружно любуясь ее богомольным рвением, кощунственно предлагает помолиться за себя самое — но не в святилище Троице-Сергиевой лавры, а в той лесной глуши, где на скрытых сектантских радениях Ахматовой достанется ее истинное место: престол хлыстовской богородицы.

Цветаева по впечатлениям детской жизни в Тарусе хорошо знала образ жизни хлыстовок. В одноименном рассказе 1934 года, где с юмором и нескрываемым сочувствием изображена их неутомимая, одновременно божественная и противозаконная активность, одним из ключевых становится образ Богородицы, деловито управляющей сбором ворованных яблок. Для ребенка, в его абсолютной чистоте и невинности, подобным образом устанавливается

«их несомненность и неподсудность. Наше тогдашнее чувство рассуждало приблизительно так: «Раз они воруют яблоки, то не совсем Христос и Богородица, но так как они все-таки Христос и Богородица, значит, не совсем воруют». Да и не воровали — брали, а скрывались, теперь вижу, не от нас (дети сами — нищие и воры), а от глаз. Так звери, так дети (и не только дети и звери, прошу верить!) не выносят, когда на них смотрят. Словом, для нас эта бродячая пара была не просто — люди, а если не настоящие те, то все-таки как-то — тоже» (Цветаева 5: 95).

Такое отношение помещает хлыстовскую идеологию в разряд явлений стихийного характера, не подлежащих людскому суду. То, что Цветаева считает Ахматову достойной главой этого «ордена», отнюдь не унижает последнюю. Напротив, такая квалификация свидетельствует не только о том, что природа ахматовского духа виделась ей не божественной, а равной по силе дьявольской, но и о том, что эта природа была близка самой Цветаевой: ведь она

хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника (Там же: 97).

Именно поэтому Цветаева просит, как о милости, молитвы воспроизведенной ею в «хлыстовские богородицы», как просят духовного отца о благословении.

Таким образом, смысловая логика произведения, как можно представить, заключается в обосновании духовного сходства Ахматовой и Цветаевой как явлений одного рода: не человеческого, не божественного, а стихийного, природного, и потому неподсудного. Но при этом Цветаева сохраняет личную дистанцию: она не поступает в послушание Ахматовой-«хлыстовской Богородице»,  не принимает ее духовную власть, а только просит молиться за себя, и ее собственный мир остается во всей своей полноте и целостности.

ЛИТЕРАТУРА

Цветаева 5 — Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994.