Одиннадцатое стихотворение — самое короткое в цикле. И одно из самых неожиданных:

 

 

Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти!
Ах, если бы — двери настежь! —
Как ветер к тебе войти!

И залепетать, и вспыхнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.
2 июля 1916

Первая строфа начинается так, как о цветаевской манере скажут позже: «с верхнего До»:

Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти!

Образ Ахматовой здесь вырастает до абсолютных размеров. Она затмевает небесное светило, она щедрой рукой рассыпает звезды по небу — она повелевает не только Землей, но уже всей Вселенной.

Что же может испытывать человек при виде такого величия? Страх, желание пасть ниц, спрятаться, раствориться в обожании?

Ах, если бы — двери настежь! —
Как ветер к тебе войти!

У героини Цветаевой этот образ вызывает прямо противоположное, совершенно неожиданное желание: стремительно, как ветер, ворваться в святилище и предстать перед всемирной царицей собственной персоной.

Ветер —  буйное явление природы, для него не существует дверей и границ. Он наделен могучей силой, непредсказуемостью, неуправляемостью. Все эти качества свойственны Цветаевой, и потому она позволяет себе решиться на такую дерзость.

Но влетев, подобно ветру, в обитель царицы мира, увидев непосредственно перед собою олицетворение величия, ее героиня радикально меняется. Ей остается

И залепетать, и вспыхнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.

Осознав всю степень неслыханной дерзости, весь масштаб нарушения установленных границ, она теряется, осознает всю тяжесть содеянного преступления. Теперь Цветаева отождествляет себя не со своевольной стихией, а с ребенком: лепечет невнятные слова оправдания, краснеет, опускает голову, всхлипывает и тихо ждет прощения. И оно, как можно представить, наступит — ведь только вселенская царица по-настоящему великодушна, именно она способна понять, как далеко заходит  детская душа в самозабвенном упоении ее величием.

Крайности, в которые впадает цветаевская героиня, так же грандиозны по силе проявления, как и превознесение качеств обожаемого объекта: лестные слова доходят до абсурда. В итоге все это абсолютизированное преклонение, дерзость,  готовность к самоуничижению  оказывается похоже на игру. И становится ясно: как бы ни была велика сила и мощь Ахматовой, Цветаева видит себя наделенной еще большей силой и мощью, ибо их проявления границ не имеют.

И это еще только начало пути, это только игры ребенка…