Цикл «Стихи к Блоку» занимает одно из важнейших мест в цветаеведении. В одной из предыдущих заметок мы попытались составить самый приблизительный список работ, посвященных этой теме. Каковы же основные наблюдения и выводы ученых, исследовавших цикл? Для примера выберем несколько работ.

Осипова О. В. Образ поэта в диалоге М. Цветаевой и А. Блока // Марина Цветаева в контексте культуры Серебряного века: Материалы Четвертых Международных Цветаевских чтений. Елабуга, 2008. С.  181-186

Исходной посылкой для размышлений стал тезис:

Идейное и художественное своеобразие произведений того или иного автора определяется в первую очередь его творческой концепцией, содержание которой во многом обусловлено образом поэта. И здесь формирующими становятся принципы творчества, взгляды на сущность дарования и предназначение поэта, характерные черты преломления образа, а также его архетипические основы.

Автор устанавливает двойственную природу лирики. С одной стороны,

изначально лирика монологична. … При этом, сами того не подозревая, поэты вступают в диалог, т.к. ощущая необходимость разобраться в том, что есть человек, приходят к образу поэта, объединяющему в себе все человеческое. Только поэт способен говорить с Богом и с высшими силами, быть связью веков и поколений, ощущать себя «сплошной совестью».

В этом ракурсе и рассматривается параллель  двух поэтов:

А. Блок и М. Цветаева продолжают в своем творчестве давнюю традицию обращения к образу поэта, традицию, идущую из глубины веков.

Блок, как и Цветаева, всегда — вне земного мира:

Поэт одинок среди людей, даже если окружен толпой, ибо высоко поднялся над ней. Толпа — носитель преходящих ценностей, поэт — вечных, и этим обусловлено его одиночество. …Сквозной у А. Блока, как и у М. Цветаевой, становится мысль о грустной участи поэта в этом мире быть непонятым:

Все равно все пройдет,

Все равно ведь никто не поймет,

Ни тебя не поймет, ни меня… [Блок 2003: 259].

Разнятся лишь причины непонятости:

Если у М. Цветаевой одиночество поэта чаще связано с непризнанием его окружающими, то поэт у Блока порой сам противопоставляет себя толпе:

Смеюсь над жалкою толпою

И вздохов ей не отдаю [Блок 2003: 32].

И статус изгоя, как оказывается, не ведет в тупик: он наделен многозначностью, открывающей перспективу:

одиночество поэта — это одиночество избранника, утверждающего вечные ценности. Но оно не грозит статичностью и замкнутостью, а, напротив, ведет к более глубокому постижению мира, восхождению к духу.

Для Цветаевой тема одиночества как следствия несходства с миром и людьми оказывается связана с мотивом «крылатости», и это

порождает в нашем сознании образ птицы. Для Цветаевой символом поэтического мастерства выступают стихия огня и птица Феникс, которая сгорает и затем вновь возрождается из пепла.

Неудивительно, что сходные мотивы она обнаруживает и в образах братьев по перу:

В цикле «Стихов к Блоку» Цветаева также представляет поэта в образе лебедя и подчеркивает его крылатость:

А над равниной —

Крик лебединый.

Матерь, ужель не узнала сына? …

Падай же, падай, тяжкая медь!

Крылья изведали право: лететь! …

О. Осипова и раскрывает источник такой ассоциации у Цветаевой: «Образ лебедя в мифологии является символом всех тех качеств, которые характерны для поэта», и обнаруживает почву для такого сравнения у самого Блока:

По А. Блоку, гениальность поэта проистекает из удивительного дара уловить все перемены в духовной атмосфере своего времени и до глубины прочувствовать их в самых сокровенных переживаниях. Эта идея находит свое яркое воплощение в образе птицы Гамаюн в стихотворении «Гамаюн, птица вещая».

Отдельное внимание автор отводит архетипической основе таких образов и делает вывод о неразрывной творческой связи Блока и Цветаевой. Они:

создают в своем творчестве уникальные и неповторимые образы поэтов. Характерными чертами соприкосновения этих образов становятся одиночество и мессийность гения, творческих порыв и полет к горнему миру, преломление в образе птицы и архетип ребенка как первичная схема образа. Выделение и анализ данных черт дает нам основание говорить о поэтическом диалоге М. Цветаевой и А. Блока.

Войтехович Р.C. Вагнеровский подтекст в «Стихах к Блоку» Марины Цветаевой) // Войтехович Р.C. Марина Цветаева и античность. — М.: Дом-музей Марины Цветаевой; Тарту: Тартуский ун-т, 2008. С. 392-402.

Автор обнаружил в цикле мотивы, которые еще ни разу не становились объектом изучения, хотя для этого существуют объективные основания:

Цветаева испытывала к Вагнеру пиетет. В поэзии и прозе Цветаевой наиболее эксплицированный вагнеровский мотив – мотив «золота Рейна» или «клада нибелунгов» из тетралогии Вагнера «Кольцо Нибелунга».

Автор приводит ряд цитат, доказывающих это положение, вплоть до фактов «структурной общности крупных цветаевских сочинений с вагнеровскими операми». При всей сложности отношения Цветаевой к Вагнеру и его творческим принципам, его влияние просматривается в ее собственных текстах. Р. Войтехович считает, что

«Лоэнгрин» Вагнера является весьма вероятным подтекстом второго из стихотворений цикла «Стихи к Блоку».

Автор представляет ряд предпосылок такой гипотезы:

…если Цветаева ничего о вагнерианстве Блока не слышала, она могла прийти к этой параллели самостоятельно. Блок ассоциировался с Вагнером уже тем, что имел немецкое по звучанию имя, был петербуржцем и «европейцем». Важнейшим слагающим образа Блока стал миф о «певце Прекрасной Дамы». … заглавие работало на определенные ассоциации, связанные с образом рыцаря-трубадура, певца Девы Марии и т. д. Драмой «Роза и крест» Блок еще подтвердил этот образ. … Актеры МХТ, с которыми Цветаева была знакома, репетировали «Розу и крест» весной 1916 года. Блок присутствовал на репетициях в Москве в конце марта – начале апреля. А 15 апреля Цветаева написала первое из стихотворений, посвященных Блоку, «Имя твое — птица в руке…».

Р. Войтехович делает выводе о первом «блоковском» тексте: «В этом стихотворении вагнеровского подтекста еще нет, и элементы, его слагающие, связаны между собой еще достаточно хаотично», но, по мнению автора,

Его результатом стала кристаллизация ряда смыслов, развитых в следующих стихотворениях цикла.

Далее Р. Войтехович исследует, как второе стихотворение  — «Нежный призрак…» вводит рыцарскую тему:

Уже использованные мотивы «птицы», «снега», «смерти», «глаз», «неподвижности», «сна», «любви» выстроились здесь в некий протосюжет, скрепленный, как нам представляется, отсылкой к вагнеровскому  «Лоэнгрину». Но ключ к этому сюжету остался в первом стихотворении: это его магистральная тема — имя, которое просится на язык, но которое нельзя назвать. Похоже, что второе стихотворение родилось из прочтения первого через призму вагнеровского сюжета.

Краткий пересказ «Лоэнгрина» открывает параллели, которые могли проложить ассоциативный путь для цветаевского Блока в образе «нежного призрака». При этом автор уточняет:

Мы ни в коем случае не хотим сказать, что этот подтекст — единственный. Сам каталог мотивов этого стихотворения — «блоковский», и наиболее релевантный его источник — «Снежная маска». Но сюжет из «Лоэнгрина» интерпретирует этот набор, выстраивает его в нужном Цветаевой порядке.

Итог исследования:

Цветаева не только моделирует в стихотворении образ Блока, проецируя его на образ Лоэнгрина, рыцаря Св. Грааля, — она моделирует и образ своей лирической героини, земной, мятущейся, раздираемой сомнениями, но тянущейся к высокому. Позднее Цветаева найдет для героини этого типа универсальный символ — Психея. Пока же она развивает этот сюжет, сменив условно-западно-европейские декорации на условномосковские, — по этому пути она пойдет дальше в «Стихах к Блоку». Но связь Блока с Вагнером останется, и в очерке «О Германии» четыре имени «лучшей» Германии и России будут поставлены в ряд: Блок, Рильке, Скрябин и Вагнер.

И, как видно из вывода, работа с блоковско-вагнеровскими образами могла, в свою очередь, послужить Цветаевой для создания образа Психеи, одного из магистральных образов и сюжетов ее собственного творчества. В такой форме развивался «диалог поэтов», о котором говорит О. Осипова.

Зубова Л.В. Язык поэзии Марины Цветаевой (Фонетика, словообразование, фразеология) // СПб.: Издательство Cанкт-Петербургского университета, 1999.

Циклу «Стихи к Блоку» в данной книге посвящены страницы, на которых рассматривается такой элемент цветаевской поэтики, как звукопись.

Иногда звукопись Цветаевой выходит далеко за пределы обычных в поэзии звукоподражания и звуковой инструментовки.

Этот тезис автор доказывает все на том же первом стихотворении цикла «Имя твое – птица в руке…»

Анализ звуковой организации этого стихотворения показывает, что глубина психологического образа и даже философская концепция Цветаевой выражаются не только на словесном уровне, но и на уровне фонетического значения.

Так, например, преобладающие ударные гласные [о] и [и] характеризуются …признаками, которые соответствуют тональности стихотворения и его образной системе:

[о] – «хороший», «большой», «светлый», «активный», «сильный», «холодный», «медленный», «красивый», «гладкий, «величественный», «яркий», «громкий, «длинный, «храбрый».

[и] – «хороший», «нежный», «женственный», «светлый», «простой», «медленный», «красивый», «гладкий», «легкий», «безопасный», «тусклый», «округлый», «радостный», «добрый», «хилый».

У обоих звуков совпадают такие характеристики, как «хороший», «светлый», «медленный», «красивый», «гладкий», что вполне соответствует тональности стихотворения и его образной системе. Существенны также такие признаки [о], как «холодный», «величественный», «громкий», и признаки [и] – «нежный», «легкий».

Анализ проводится по строфам, и в каждой определяется, как именно данная ассоциативная сторона реализуется на фонетическом уровне. Например:

Тема 1-й строфы – нежность, приближение, возможность остановить мгновение. Из согласных в первой строфе преобладают звуки [м’] и [л’]; [м’] – «маленький», «нежный», «женственный», «сложный», «безопасный», «короткий», «добрый», «хилый», «медлительный»; [л’] – «хороший», «маленький», «нежный», «женственный», «светлый», «красивый», «гладкий», «веселый», «безопасный», «яркий», «округлый», «радостный», «добрый.

Автор делает синтезирующее заключение:

Фонетический строй стихотворения созвучен тому имени, которое определяется поэтическими средствами, – звуковому комплексу [блок]. Фонетическое значение каждого из первых трех звуков – [б], [л], [о] – имеет признаки «хороший, «большой, «сильный, «холодный, «величественный», «могучий», «красивый». У четвертого звука – [к] – эти характеристики либо отсутствуют, либо противоположны. Следует иметь в виду, что сама противоположность значима в этом тексте, так как является отражением антиномий в пересекающихся рядах образов с общим значением жизни и смерти

Очень интересны выводы о влиянии звукописи этого текста на формирование «цветаевского Блока»:

Психологические характеристики звукового образа слова-имени обнаруживают значительное соответствие образу Блока в этом стихотворении, в этом цикле, вообще в восприятии Цветаевой. Важно, что само имя не названо. Анаграммируя его не только конечной рифмой, но и звуковыми образами – фонетическими доминантами текста, а также воспроизводя его фонетическое значение в образах зрительных и осязательных, автор как бы проходит по ступеням познания: от чувственного восприятия к художественному образу и далее – к философскому обобщению.

Приведенные примеры доказывают, какую роль сыграл цикл в формировании цветаевского видения образа Блока и как именно шло это формирование. Такие наблюдения и выводы получают важное значение не только для понимания содержательного плана цикла, но и для лучшего представления о творческих принципах Цветаевой, то есть дают методологическую основу для исследования других ее произведений.