Творческий взлет 1934 года продолжался и в следующем году. В общем-то этот период представляется вершиной, полным расцветом поэтического гения Цветаевой — и по зрелости мастерства, и по плодотворности самореализации —  даже с учетом всех обстоятельств, ограничивавших масштабы и интенсивность его проявления.

Предыдущий год, подобно 1926 году, завершился личным ударом:

…смерть настигла не Цветаеву, а ее молодого друга, поэта Николая Гронского (1909–1934). В цикле «Надгробие» (1935) она утверждает, что его душа на небесах так же далека от умершего, как его труп в земле. Умерший был неповторимым единством души и тела, и в этом качестве он продолжает существовать лишь в памяти близких, и только поэт может помешать памяти «порасти быльем» (Войтехович).

Цикл «Надгробие» создавался в первый месяц 1935 года, а заключил его текст «Оползающая глыба…», еще 1928 года, — таким образом замкнув цепь мыслей и чувств, отданных умершему другу.

Состав произведений 1935 года показывает, что жанровые тенденции прошлого года сохранились и даже усилились: проза представлена только одним очерком «Чорт». Уникальность этого творения заключается и в его основной теме. И. Шевеленко рассматривает его в связи с очерком «Мать и музыка» и приходит к такому заключению:

…«Черт» был посвящен именно … тем силам, которых не могло бы одолеть влияние матери. …«Черт» стал рассказом о «до-истории» собственного творчества …Повесть о неодолимой силе, покорившей ее ребенком и уже никогда не отпустившей, — таково место «Черта» в цветаевской автомифологии. …Человеческая воля, воплощенная в матери, против этой силы была бессильна, ибо происхождение ее было не-человеческое…Гений-Вожатый, Мóлодец-Упырь или Крысолов, все воплощения сил, разрушающих земное устройство и преступающих человеческие и божеские законы во имя своей иной правды, — у этих многолетних хозяев цветаевской поэзии в ее «личной биографии», в ее «до-истории» было одно имя — Черт. Он и был ее «гением», не оставившим ни пяди другим покровителям и исключившим из ее бытия все, чему сам не сочувствовал. И каждая строка ее жизнеописания была собственно о нем (Шевеленко: 364-368)

Не отмечено в 1935 году ни одной попытки поэмы. Зато целая россыпь стихов, и почти все — шедевры, цветаевская классика.

Разнообразны формы, в которых воплощены темы стихотворений. Одни стали дополнением начатых циклов. Так, в цикл «Ici — haut», посвященный памяти М. А. Волошина, вошло стихотворение «Переименовать!» Приказ…», а цикл «Стол» дополнился двумя текстами с одинаковой первой строкой — «Тридцатая годовщина», занявшими в нем особое место:

Циклом «Стол» Цветаева отметила юбилей, о котором никто не догадывался, — тридцатую годовщину своего писания. Это единственный в своем роде гимн столу — вечному и верному спутнику в работе. И одновременно своеобразное — всеобъемлющее — подведение итогов: воспевая стол, она определяет свое «место во вселенной»: я — и мой долг (Швейцер: 388)

Получило окончительное воплощение стихотворение «Бузина», первоначальный вариант которого относится еще к 1931 году.

Свое двойственное чувство к родине Цветаева описала через образ сада, заросшего бузиной, которая меняет цвет с зеленого на красный, а потом черный («Бузина», 1931–1935). У красной бузины «запекшейся крови вкус», но героиня чувствует «нечто вроде преступной страсти» к ней, в том числе «и из-за слова» (а слово «бузить» значит буйствовать, бунтовать). Россия, как и бузина, может преодолеть свою «корь». (Войтехович)

Также создана новая редакция стихотворения «Никуда не уехали — ты да я…», к которому относится реплика И. Шевеленко:

…ожесточенная интонация стала одной из устойчивых примет ее лирики середины 1930-х годов (Шевеленко: 418).

Помимо цикла «Надгробие», создан и цикл «Отцам», включивший в себя два стихотворения.

Знаменательно, что именно в стихах, написанных одновременно с прозой о детстве и обращенных «туда», к ушедшим — «Отцам», Цветаева отчеканила свое понимание Поэта и Поэзии (Швейцер: 64)

Написано стихотворение «Деревья», перекликающееся с давним одноименным циклом, но не включенное в него, призванное существовать отдельно. Около десятка стихов этого года — отклики на события, процессы, явления жизни, остававшейся для Цветаевой источником «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет»:

Читатели газет

Уж если кораллы на шее…

Жизни с краю…

Никому не отмстила и не отмщу…

Небо — синей знамени!..

Ударило в виноградник…

Двух станов не боец, а — если гость случайный…

К стихам этого периода относится интересное наблюдение исследователя:

Осень 1935 года — еще один период всплеска цветаевской лирики. Написанные в сентябре — ноябре цикл «Отцам» и стихотворения «Двух станов не боец, а — если гость случайный…», «Читатели газет», «Деревья» объединяет иной пафос, нежели группу стихотворений 1933–1934 годов. Это стихи о «поэте и времени» более в историческом, чем в онтологическом понимании темы. (Шевеленко: 418).

Эта оценка заставляет отнестись к «болдинской осени» Цветаевой более внимательно, и мы поговорим о ней в следующей заметке.

Продолжение следует.

ЛИТЕРАТУРА

1. Войтехович — Войтехович Р. Тематический маршрут лирики Марины Цветаевой // Cuadernos de rusística española. Universidad de Granada, 2013. № 9. Pp. 79–90.
2. Шевеленко — Шевеленко И. Д. Литературный путь Цветаевой: Идеология — поэтика — идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002
3. Швейцер — Швейцер В. А. Марина Цветаева. 2-е изд. — М.: Мол. гвардия, 2003