Снова обратимся к письмам А.С. Эфрон. 30 апреля 1961 г. она пишет А. А. Саакянц:

«Маминого портрета в Париже — до 37-го года — никто не писал, с 37 по 39 — не знаю, не слышала. Единственный портрет — карандашная зарисовка, которую я Вам показывала, — художник Билис (он же мужчина, а не женщина)» (Эфрон 1989: 266)

Вероятно, была показана та копия работы А. Билиса, которая сохранилась в цветаевском архиве. Она выглядит как сделанная карандашом — оригинал выполнен углем, как и все другие графические произведения художника. Примечательно, что А. Эфрон не упоминает портрет, сделанный Г.К. Артемовым. Может быть, за давностью времени она просто забыла о нем.

Попытавшись в предыдущей заметке представить предысторию портрета, обратимся к обстоятельствам, при которых была получена копия и сделана надпись. Как отмечалось ранее, произошло это на творческом вечере М. Цветаевой, о котором есть свидетельство поэтессы Х.П. Кротковой:

«30 мая <1931>

Только что с вечера Марины Цветаевой.

Билеты дорогие, но публики довольно много. С изрядным опозданием на деревянной сцене появляется она – в ярко-красном вечернем платье, декольте. Держит себя очень непосредственно, но почти не бестактно. Звонкий, не низкий голос, которым она прекрасно владеет. Вероятно, из нее вышла бы неплохая актриса. Она из тех женщин, что любят себя, умеют собой наслаждаться. Она никогда не скажет истины, потому что истина – общее место, одинаковое для всех. Но по-своему она всегда права, парадоксально права. Тем, что она сама себя так любит, она умело подчеркивает, что в ней и другим можно любить. О Мандельштаме было не очень много. Главное было доказать, что он ее любил. Очень остроумно, талант ключом бьет и не угасает. Я очень люблю этот тип – издалека. Ее красное платье и самовлюбленность меня шокировали. И все же общее впечатление прекрасное, и главное, что от нее можно еще многого ждать. Это не конец.

Был кое-кто из литературных знакомых, но мне не хотелось разговаривать ни с кем. Очень уж все это далеко от литературы. Цветаева навела меня на многие мысли, и что хорошо, мысли, имеющие отношение ко мне. Я так ясно чувствую свою противоположность ей. Во мне совершенно нет блеска». (Воспоминания: 215)

Среди зрителей оказался на том вечере и А.Л. Билис, в те годы уже достаточно известный  график. Он принес с собой копии созданного им ранее портрета, который надо думать очень понравился М. Цветаевой. Этим настроением и проникнута надпись, которую она сделала на одной из подаренных ей копий.

Процитируем ее еще раз:

«Теперь уже нельзя сказать:
“Нам остается только имя!”
Аарону Львовичу Билису — на память о тяжком (для него!) сеансе (“смейтесь! смейтесь же!”)
Вечер 30го мая 1931 г. Париж
Марина Цветаева»*

И попробуем разобраться с нею более подробно.

Текст надписи содержит ассоциации с двумя темами. Первая связана с сюжетом выступления Цветаевой — очерком-эссе «История одного посвящения». Не углубляясь в историю очерка, напомним, что в 1916 году Цветаева и О.Э. Мандельштам пережили короткий любовный роман, во время которого посвятили друг другу несколько стихотворений — об этом шла речь в заметках, посвященных циклу «Стихи о Москве».

Одно из произведений Мандельштама, обращенных к Цветаевой, — «Не веря воскресенья чуду…». Он вспоминает время, которое они провели вдвоем в маленьком городке Александрове 4-5 июня 1916 г., когда Цветаева некоторое время жила там у сестры. Автор вспоминает прогулки и разговоры, черты своей возлюбленной, ее образ, ее нежность. Все протекло, как песок сквозь пальцы, и этот песок — единственное материальное воплощение памяти о пережитом, это реальный подарок, который можно переложить из рук в руки..

Духовной памяти служат иные дары:

Нам остается только имя,
Чудесный звук, на долгий срок.

То есть звук имени — единственный вечный след, остающийся от прошлого. Для Цветаевой, с ее максимально обостренной слуховой чувствительностью, с ее утверждением примата слова, звук означал наивысшую форму отражения образов реального мира в мире искусства. Таким образом, Цветаева, с одной стороны, мандельштамовской цитатой напоминает художнику о сюжете вечера. С другой стороны, речь идет о том, что произведение А. Билиса закрепило цветаевские черты на бумаге, и теперь ее живописный образ получил в искусстве то же право на существование, что и поэтический дар Мандельштама. И этим чудом она обязана автору портрета, Аарону Львовичу Билису.

Вторая часть надписи: «на память о тяжком (для него!) сеансе («смейтесь! смейтесь же!»)» относится к обстоятельствам, при которых был создан портрет. Гипотетически их можно представить так. Портрет был создан весной 1931 года за один сеанс. Просидеть неподвижно даже два-три часа для модели оказалось делом трудным. Кроме непривычной позы, Цветаеву держало в напряжении множество причин. Висели над душой домашние заботы, не с кем было оставить Мура — муж и дочь постоянно уезжали в Париж по своим делам. Давила неизбывная материальная нужда, обострившаяся с прекращением «чешского иждивения» и провалом публикаций — в марте сорвалась идея с изданием поэмы «Перекоп», в апреле «Новая газета» отклонила ею же заказанный очерк «О новой русской детской книге»… В письмах этой поры звучит отчаянный крик: «Мы погибаем!»

Как бы ни было, от шанса запечатлеть себя на бумаге даже в таких тяжелых обстоятельствах Цветаева не отказалась, и это говорит о том, каким значимым для нее стало это событие. Возможно, желание попозировать было подкреплено знанием, что подобных работ удостоились именитые представители литературного мира русской эмиграции — в их числе столь авторитетный для нее М. Слоним, написавший на копии портрета: «Спасибо за то, что благодаря Вам я увидел самого себя» (цитируем по фотокопиям, представленным на сайте А.Л. Билиса). Вот только на улыбку, которой автору так хотелось украсить свое произведение, сил не осталось. И как ни подбадривал художник, как ни уговаривал (“смейтесь! смейтесь же!”), на портрете модель вышла серьезной. Но А. Билису удалось запечатлеть в цветаевском образе нечто гораздо более существенное: вдохновенность. И Цветаева оценила эти усилия, отметив и отблагодарив автора в надписи: работа над портретом была трудной только для художника — для самой Цветаевой этот сеанс, возможно, стал оазисом утешения и отдыха среди бесконечных бытовых трудностей.

Пожелание «смеяться», как думается, было вызвано отнюдь не незнанием характера Цветаевой и не стереотипными представлениями о женском обаянии. Возможно, что случайная улыбка, мелькнувшая в разговоре, открыла зоркому взгляду живописца (об этом свойстве А. Билиса свидетельствует надпись М. Слонима) скрытые, задавленные обстоятельствами глубинные свойства цветаевской натуры — вспомним ее позднейшие слова: «Я от природы очень веселая» (Цветаева 7: 688). И может быть, эта черта была отмечена потому, что сам художник, по воспоминаниям его внучки, был очень веселым человеком. С ним было приятно общаться, приятно работать. Личность А.Л. Билиса, как и его творчество, почти не известное в России, заслуживает отдельного рассказа, и надеемся, что это удастся сделать в дальнейшем.

Остается пожалеть, что не осталось других работ А.Л. Билиса, посвященных Цветаевой, и пока неизвестны обстоятельства их знакомства. Но можно порадоваться тому, что портрет не только был сделан, но и в конечном итоге оказался в России. В настоящее время он, как и копия с посвятительной надписью, находится в частной коллекции, но, как и «артемовский портрет», был показан в октябре 2014 года на выставке «Марина Цветаева и Франция». Представляю сделанный мною снимок с экспозиции оригинала.

И отсылаю читателей к каталогу выставки: Марина Цветаева и Франция: Каталог выставки. (К 75-летию возвращения из Франции на родину) / Под общей ред. Л. А. Мнухина. — М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2014.

Рассказ о портрете работы А. Билиса — всего лишь попытка прикоснуться к теме «Марина Цветаева и живопись». Сюжет даже краткой посвятительной надписи доказывает, что эта тема богата открытиями и ждет своих исследователей. Пока же можно сказать, что произведение А.Л. Билиса, конечно, не изменило систему цветаевской иерархии ценностей в мире искусства, но послужило тому, чтобы искусство слова и «зримое» искусство вступили в нерушимый союз перед вечностью.

ЛИТЕРАТУРА

1. Воспоминания — Марина Цветаева в воспоминаниях современников. [Т.3]: Возвращение на родину/Сост., подгот.текста, вступ. ст., примеч. Л.Мнухина, Л.Турчинского. М.: Аграф, 2002
2. Цветаева 7 — Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 7. М., 1995
3. Эфрон 1989 — Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. — М.: Советский писатель, 1989.

* Благодарю Ю. И. Бродовскую за помощь в расшифровке надписи.