Десятое стихотворение по-новому развивает уже известные мотивы цикла:

 

У тонкой проволоки над волной овсов
Сегодня голос — как тысяча голосов!

И бубенцы проезжие — свят, свят, свят —
Не тем же ль голосом, Господи, говорят.

Стою и слушаю и растираю колос,
И темным куполом меня замыкает — голос.
===
Не этих ивовых плавающих ветвей
Касаюсь истово, — а руки твоей.

Для всех, в томленьи славящих твой подъезд, —
Земная женщина, мне же — небесный крест!

Тебе одной ночами кладу поклоны,
И всé твоими очами глядят иконы!
1 июля 1916

Стихотворение начинается с характеристики места действия:

 У тонкой проволоки над волной овсов
Сегодня голос — как тысяча голосов!

Представляется мирная картина: героиня стоит на краю поля, смотрит, как ветер колышет тяжелые колосья, и слушает, как тот же ветер колеблет натянутые в вышине телеграфные провода. Как известно, Цветаева обладала не слишком острым зрением, но чрезвычайно тонким, развитым до изощренности музыкальным слухом. И это свойство позволяет ее героине ощутить металлический звук как многоголосый хор, расслышать в нем гармонию полифонии.

Не только провода создают эту гармонию:

И бубенцы проезжие — свят, свят, свят —
Не тем же ль голосом, Господи, говорят.

Мимо по дороге несется повозка, позвякивая традиционным украшением на лошадях — бубенцами. На это раз происходит обратная трансформация: множество звуков гармонически сливаются в один. Трансформируется и ощущение звука: он воспринимается как чрезвычайно знакомый голос — и не просто знакомый, а тот, который принадлежит высшему существу.

 Стою и слушаю и растираю колос,
И темным куполом меня замыкает — голос.

Могучая стихия завораживает героиню, обращает ее в столбняк. Она может лишь машинально перебирать попавшие под руку колосья, а звучащий голос усиливается до таких пределов, что заполняет все окружающее пространство. Но тональность этой полифонии не мажорная, светлая, а минорная,  мрачная, и создаваемый ею звучащий купол так же властно «замыкает» в себе героиню, как заключают в тюрьму.

Образ, вызванный в сознании полифонией звуков, обладает угнетающей, подавляющей силой — той, которая уже известна по предыдущим стихотворениям об Ахматовой. Но еще неясно — чей же это образ, о ком же идет речь…

Не этих ивовых плавающих ветвей
Касаюсь истово, — а руки твоей.

Земной путь, который совершает героиня, подчиняясь повелению стихии, подводит ее к ивам, низко склонившимся над водой, окунающим в нее ветви. И эта картина  непосредственно вызывает в сознании образ Ахматовой тех, кто знаком с ее творчеством. Ибо «ива» — один из часто встречающихся образов в ее стихах. Этот образ соединен с Ахматовой настолько, что стал таким же ее поэтическим атрибутом, художественным символом, как рябина или бузина у Цветаевой. Становится ясно, что героиня Цветаевой прикасается к руке Ахматовой — такой же тонкой, гибкой, как ивовые ветви. Прикасается «истово», как прикладываются к руке священника, прося его о благословении.

Для всех, в томленьи славящих твой подъезд, —
Земная женщина, мне же — небесный крест!

Раскрывая смысл такого прикосновения, Цветаева сравнивает собственное отношение к Ахматовой с отношением поклонников. «Подъезд» означает не «вход в дом», а ожидаемое прибытие прославленной личности. Эта картина уже встречалась в одном из предыдущих стихотворений:

Я заслышала грозный вой
Львов, вещающих колесницу.

Слышу страстные голоса…

Теперь она представлена в ином ракурсе. Толпа поклонников «томится», призывая появление обожаемой героини, и этот ажиотаж профанирует, обесценивает идею поклонения и его объект. Так жадно ждут выход из-за кулис опереточной примадонны, кафешантанной певички…

Как и в стихотворении «Ты, срывающая покров…», героиня Цветаевой противопоставлена ликующей толпе. Ее отношение лишено мирской суетности. Звучащий голос предсказывает ей явление той высшей гармонии, которую она воспринимает как небесное знамение. Да, это подавляющая, угнетающая сила, но ей нельзя не повиноваться, ибо действует все тоже неодолимое «очарование Зла», что и в предыдущих стихотворениях. Как нельзя противиться чувству наслаждения, которое испытываешь при виде грозной и величественной стихии. И выпавший на долю «крест» такого плена прекрасен, потому что он — небесный.

Тебе одной ночами кладу поклоны,
И всé твоими очами глядят иконы!

Насколько благоговение героини искреннее, чем восторг толпы, настолько же уединенно оно должно выражаться. И ночные, скрытые от посторонних глах молебны позволяют предаться священному чувству во всей самозабвенной полноте.

Восторг новообращенной прозелитки заставляет обнаруживать глаза своего кумира на всех иконах. Эффект экстатической тотальности создается двойным приемом: семантическим ударением на слове «всé» и подчеркнутым словом «твоими«.

Темные приметы, сопровождавшие описание образа Ахматовой на протяжении всего монолога, придают такому ракурсу кощунственный смысл. Финал стихотворения вновь выводит образ Ахматовой как нерасторжимое единство божественного и демонического начал.